не согрешишь! – горячо шептала Бархатова, наклоняясь к нему. – Мы не будем заниматься этим.
Он уже чувствовал, что не в силах устоять.
– Я подою тебя, как бычка! – плотоядно усмехнулась она. – И ты не согрешишь. Не нарушишь свои обеты…
…И подоила. И торжествующе засобиралась, помчалась с его семенем, собранным в банку, которую засунула себе под мышку, чтобы не остудить.
Вечером она позвонила ему в гостиницу и торжествующе констатировала, что анализ показал вполне удовлетворительный результат.
– Мне сказали женщины из лаборатории, что бывают сорокалетние сплошь и рядом бесплодные. А у тебя – сорок миллионов, и все вполне себе живые…
«Да, если женщина что-то задумала, она наизнанку вывернется, но своего добьется!»
IX
Как только он явился к себе в курень, тут же на пороге появился и Прохор Зыков – крепенький, как гриб-боровик, пономарь. Он был расстроен и взволнован донельзя. Тряс своей всклокоченной бороденкой, всплескивал руками и по-бабски голосил:
– Тут у нас такое! Такое случилось! Не дай Бог! События из рук вон!
– Да что ж тут такое случилось? – недоумевал отец Анатолий, прикидывая про себя, что такое может случиться в этой сонной станице, где едва теплится жизнь.
Прохор прокудахтался и начал рассказывать:
– Ой, бедовая девка! Дарья-то! Карахтерная! Дома она, видно, поцапалась со своими. Дело такое. Шила в мешке не утаишь. Кто-то из них, кто был на венчании, похоже, проболтался. Ну, дошло до генерала и его семейства. Они на нее накинулись. Да как ты могла! Как посмела! Крик, скандал! А она не смолчала. Бедовая девка!
Казаков, как давно непьющий человек, по бестолковости тирад и особо тонкому запаху понял, что Прохор «принял на грудь», и строго скомандовал:
– Отставить вопли и сопли! Рассказывай вразумительно и по порядку!
– Так я и гутарю! Скандал. Генерал ревет. Сын его, брат ее подгавкивает. А она не потерпела. Шмыг – в ворота. И шасть к Ефремовым… К Ромке Ефремову. На усадьбу-музей! Тут уж совсем раздрай пошел по полной. Братан ее и хлопец, который с ним был, собрали компанию. Человек десять на машинах. Налетели вечером на их подворье. Ну, где музей. И усадьба. Осадили. Орали. Ну, выпимши были. Не без этого!
– Пьяные были! – уточнил Казаков.
– Ну, канешна, не без этого! В общем, начали штурмовать их курень. Бросать камни в окна. Бутылки у них еще с бензином.
– Что ж они, осатанели, что ли? – опешил Казаков. – Ведь это вообще уголовщина.
– Да у них какие-то еще старые счеты. Меж дедами… Те тоже выскочили наружу. И в драку. С кольем, дубьем. Шашки похватали. Музей как-никак. Пальба началась. Ой, шуму было! И все из-за девки бедовой! Кричат. Визжат. Думали, пожгут…
– Ты не тяни! Что в сухом остатке? – прервал его излияния отец Анатолий.
– Плохо! – успокоившись, заметил Прохор, присаживаясь на стульчик. – Мажор этот – прозвище у него такое у нас… Брат ее… застрелил из «Сайги» –
