тоже не помешала бы такая рука.
Раджа по природе был бабником, но как говаривал Филипп, плохо переносил физическую боль. Да и отец следил, чтобы он ненароком не откликнулся на Сирений вой, который издавало мое оголодавшее тело. По крайней мере, так я утешала себя. Мысль, что парни в самом деле от меня пятятся, – убивала.
Снаружи я тихо плакала, внутри же истерила как моська.
Я шла по Променаду. Одна. С глухой собакой, весом в полтора моих, которая меня абсолютно не признавала! Завидев что-нибудь интересное, Герцог мощно и уверенно рассекал грудью воздух, таща меня за собой, а я беспомощно цеплялась за его ногу, чтобы хоть немного притормозить. Когда его вел отец, он шел головой назад, словно крайний конь в русской тройке, как на картинах у Себастьяна. Когда его вела я, это Герцог решал, какую из мосек проигнорировать, а на какую рявкнуть, обдав слюной.
И умудрившись опередить его, – чуть ли не перепрыгнув, как через «козла» на уроках спорта, – я ухватила Герцога за ошейник и повела, дразня салфеткой из-под мороженного. Именно Герцог сумел помочь мне понять, как мало для сильных и здоровых парней, значит их прошлое, в котором я вытаскивала их из канавы.
Филипп, Ральф, отец… Все они оставили меня, перестав нуждаться. Совсем, как когда-то болезненный, приговоренный пес.
Он был красив теперь, на самом деле, красив.
Такой же гладкий и холеный, как графские лошади.
Не осталось и следа от того жуткого, истощенного пса с гноящимися глазами, похожего на собачью Смерть. Он общий любимец теперь и даже сам Маркус периодически покупает собачьи лакомства и тайком их ему дает.
Псарню, по крайней мере, снова закрыли, а у камина появился новый ковер. Толще прежнего, чтобы Герцогу удобнее было на нем лежать.
И Герцог может бегать по саду, потому что на улице, из-за его глухоты, отец никогда не отстегивает его поводок. И еще, потому что когда Маркус думает, будто их не видят, он бегает, играя с догом в футбол.
…Потеряв интерес к салфетке, Герцог вдруг сделал очередной вираж, радостно гавкнул и резко сел, яростно стуча хвостом по черным мраморным плитам.
– Верена, – укоризненно поморщился епископ, но не обнял меня, как первые дни, а наоборот весь сжался и как бы спрятался в панцирь отобрав поводок. – Какого черта ты вытворяешь? Я по всему променаду тебя ищу.
– Ну, вот ты меня нашел, – окрысилась я, стараясь не думать, был ли он в самом деле так хорош, как рассказывала Джессика. Уши пылали, как два костра возле черепа. – Давай опять делать вид, что все хорошо, хотя все так плохо.
– Не будь ты моей дочерью, я бы сбежал с тобой, угнав Цезаря, – выдал он. – В ночи бы выкрал вас обоих и ускакал. Теперь ты счастлива? Или надо, чтоб за нами гнались и в спину стреляли?
Я хихикнула.
– Почему ты злишься на Себастьяна?
– Потому что…
Ему не придется тебя воровать.
Верена:
Мы сидели на собачьем пляже, кидая
