спи! – Он судорожно прикрыл сверток газетой. «Сейчас буду бриться в комнате, возьму воду, мыло, зубной порошок, почищу, пока мать окончательно не проснулась». Лёвка лихорадочно оттирал черноту негнущимися холодными пальцами, чувствуя себя вором и замирая от страха. За ширмой взвизгнули пружины. Он сунул ложку в карман, схватил бритву и от души тяпнул себя по щеке. Первое, что увидела заспанная мать, – окровавленное лицо сына. Она вскрикнула, заохав. Едва уняв кровь и ругаясь про себя десятиэтажным матом, он выскочил в промозглое серое утро.
День не заладился; всё шло незадачливо, муторно. Ближе к вечеру, когда Сергей Юрьевич собрался ехать домой, Лёвка выдавил из себя:
– Можно поздравить Антонину… Сергеевну? (Нет, с этим именем-отчеством у него явно нелады!)
– Хорошо! Только быстро! Не люблю я эти праздники, баловство одно. Ну кто, скажите на милость, отмечал мои двадцать три года?! Тогда, в восемнадцатом, другой был настрой, азарт. Решались судьбы мира! И мы другие были, не такие жидкие, как ваше поколение. Мы листовки клеили и радовались. А вам лишь бы пластинки крутить да плясать!
Лёвка хотел возразить, что Антонина – очень серьезная девушка, но осекся: где ему с Сергеем Юрьевичем спорить. Государственного мышления человек, жизнь насквозь видит! Настоящий коммунист! Всего Ленина и Сталина наизусть знает. Под любую ситуацию нужную цитату выдает, как фокусник зайца из шляпы выдергивает! Вечером без томика из собрания сочинений спать не ложится. (Это домработница рассказывала. Лёвка ей верил, иначе как можно всё это упомнить?! Это какой же умище надо иметь!) Сам Лёвка от любого политического чтения начинал зевать на второй строчке и осилить за раз больше страницы не мог, хоть плачь! Даже если доползал до конца главы, вспомнить, что в начале, хоть убей, не мог, прямо беда.
Когда доехали, оказалось, что именинницы еще нет. Лёвка болтался у двери, как неприкаянный, пока Сергей Юрьевич подавал пальто домработнице Настасье – толстой бабе лет сорока. Всё в ней было круглым, белым, а лицо невыразительное, не на чем глазу остановиться. Бесцветные короткие реснички, нос картошкой, пегая косица с бантом, как у школьницы. Сама хлопотливая, шустрая, даже удивительно, как такая бомба может быстро поворачиваться. А, увидев хозяина, усердствовала втройне, чирикала ласково, сладко, приторно. Лёвку терпеть не могла, называла «обормотом» и дальше порога старалась не пускать, чтобы не наследил, не испачкал, не задел, не разбил, – в общем, чтобы спокойнее было.
Вот и сейчас он смирно стоял в огромной прихожей, стараясь сойти за дополнительную вешалку для одежды; разглядывал высокий потолок с лепниной и удивлялся, зачем троим такая огромная квартира. Не то чтобы завидовал… Да и к чему сравнивать себя с первым секретарем райкома? Всем известно: такую должность кому попало не дают. Просто не вязалась эта роскошь с чем-то очень важным. Лёвка не стал додумывать, с чем именно.
Настасья скрылась в кухне. Можно было расслабиться. Он скинул ботинки, с мальчишеским озорством
