на экран. Катя разглядывает присутствующих. Дождь все сильнее. За окном ярко сверкает и почти сразу раздается сильный удар грома.
– Как жахнуло! – это Покровский. – Где-то прямо над нами!
Ему никто не отвечает. Жюльен Сорель целует руку госпоже де Реналь и заявляет, что придет к ней в два часа ночи. Теперь Катя, замерев, глядит на экран, взрослые тоже, а Вова рассеян.
Никто не смотрит сейчас на вовсю бушующую грозу и сквозь мрак – на кусты, которые сгибаются под потоками воды. На соседний нежилой дом, где оторванный ставень сильно раскачивается от порывов ветра и ударов дождя. Даже издалека и даже сквозь дождь слышно – но никто не слушает! – как он громко стучит то о стену, то о раму окна, которое отвечает стеклянным дребезжанием. И вот там, где оторван ставень, изнутри открывается оконная створка. Сама? Из открытого окна высовывается рука. Рука? Кто-то пытается притянуть и закрепить ставень, но, не закрыв предварительно окна, это сделать невозможно. И рука это понимает. Она исчезает, оставив все как есть. Никто этого не увидел.
Никто, кроме Вовы.
Тут жахает особенно сильно, и в комнате гаснет свет. Фильм утягивается в тоненькую горизонтальную полоску и исчезает.
– Ну вот, как всегда на самом интересном! – говорит Лариса Витальевна.
Суета, темнота. Но вот уже огонек мерцает внутри прозрачного кокона керосинки, оставляя на его стенках черные мазки.
– Вряд ли свет быстро включат, а серия уже заканчивалась, – говорит подсвеченная колеблющимся светом Покровская.
Толкотня в дверях. Зонты вспархивают над головами и врезаются друг в друга. И – аистами, аистами шагать по дорожке, вздымая ноги над лужами и помещая их на островки суши.
Покровская проводила, возвращается в комнату.
– М-да-а-а… – говорит ее муж Борис.
– Да, – говорит она. – Надо как-то прекращать эти киносеансы. Вот пригласила один раз Ларису Витальевну, и весь поселок повадился. А она, нет, это тоже надо додуматься, с внуками прийти!
– М-да, – говорит муж.
Ливень.
Анатолий: бесполезная газета над головой, дорога киснет под скачущими ногами, на крыльце поскользнулся, дома никого, сразу к холодильнику, спасительная водка, толстая граненая рюмка. Посмотрел долгим взглядом в окно, где дождь избивает клубнику, вылил водку обратно в бутылку, поставил на место, рюмку помыл, убрал.
Светлана: тамбур электрички, кусты, поле, забооооор, опять кусты, неразборчивое объявление станции, пустая платформа, плакат «Что тебе дороже: жизнь или сэкономленные минуты?», указатель «В Москву». Двери открылись. Вышла, открыла красивый импортный зонт. Ступеньки вниз, ступеньки вверх. Соседняя платформа, указатель «Из Москвы», плакат «Что тебе дороже: жизнь или сэкономленные минуты?» Свистит встречная электричка. Заходит. Неразборчивое объявление, кусты, роооообаз, елоп, ытсук.
Дождь прошел, и свет дали. Дачные сумерки разбавлены фонарями и окнами; особенно хороши застекленные террасы – их
