Я помчался домой впереди паровоза! Я бросился за стол, я вставил в пишущую машинку самую лучшую бумагу и начал творить художественную литературу!.. Через две недели упоительного, вдохновенного труда я очнулся, отер пот и прочитал написанное, и тот стыд, что никогда не покидал душу после создания «потрясающей истории про грабителей в духе Антона Павловича Чехова», снова пронзил от темени до пяток. Это был не просто вздор, это был еще вздор с претензией, вздор с кремом, томатным соком и цукатами, а уж что было под кремом и цукатами, и на костре не скажу.
Я выждал два дня и позвонил в «Новый мир», чтобы признаться им в полной своей несостоятельности.
Позвонить и своей собственной рукой захлопнуть дверь «Нового мира»… Сделать это было ох как нелегко, но, как говорил мой учитель, издатель Сухово-Кобылина:
«От срама бегут!»
Говорить мне Наталья Михайловна не дала, она меня перебила и сказала, что они сами собирались мне звонить: «Михаил Николаевич, знаете, мы говорили о вас, говорили о рукописи, и все сошлись на том, что делать ничего не надо. Раз так написалось, значит, такой ей и быть! Не делайте ничего. Знаете, это в нас редакторский зуд, обязательно надо улучшать, дописывать. Не делайте ничего. Впрочем, лист за вами остается. Захочется, найдете нужным что-то добавить, имейте это в виду. Сейчас готовлю текст «на собаку», в мае пойдет в набор. Звоните, если что-то у вас появится».
Вот такой разговор.
«Новый мир», и редакторский зуд!
Мне ли, двадцать пять лет занимавшемуся совершенствованием и доводкой чужих рукописей, не знать, что такое редакторский зуд, мне ли не знать, что этот «зуд» у нас песней зовется и как трудно, как невыносимо подчас наступить на горло своей редакторской песне. Это как же нужно быть внутренне свободными, чтобы сказать такое неведомому сочинителю из областного города на реке Неве?
Пожалуй, именно в эту минуту, после разговора с Натальей Михайловной, я почувствовал и немного понял: «Новый мир» это «Новый мир», и этим все сказано. Он изнутри свободен, тем и отличается от прочих, взыскующих свободы и за нее дерущихся.
После того как душа моя была отпущена на покаяние, началось самое неожиданное: пошел текст. Я увидел дыры, настоящие дыры в повести, и не только в мятеже, но, главным образом, за его пределами, и бросился, нет, не штопать, а загружать материалом, материал был. Полной уверенности в качестве новых страниц не было, я отправил первые двенадцать и стал ждать. Не дождался, позвонил. «Прочитали, годится, но вы же оборвали, где остальное?» – это Игорь Иванович Виноградов, собранный, конкретный, суховатый.
– У вас мало времени, не тяните.
Не тяну!
Вторые двенадцать страниц летят вдогонку.
– Прочитали. Годится.
Но текст прет, как тесто из опары, прет и прет.
– Наталья Михайловна, тут у меня еще пол-листа набежало, а лимит-то исчерпан?
– Михаил Николаевич, шесть страниц мы, пожалуй, еще сможем взять, но не больше.
