верным и справедливым, была столь незыблема, что не оставляла и капли сомнения. Всякое убеждение заразительно, и всякая среда, в которую волей судьбы попадает человек, окутывает его разум, и заставляет безапелляционно верить только в те постулаты, коими питается и живёт сама. Состояние аффекта присуще всякому убеждённому в своей праведности, и окружённого такими же существами, думающими в том же ключе. И не важно, учёный ли это, или имбецил, политик высшего ранга, или заключённый в лагере. А моя праведность того времени, зиждилась на моём юношеском, по большей части инфантильном взгляде относительно того, кто имеет право, а кто нет. Ибо на том контрасте, который чувствовался по отношению к правителям государства и политическим деятелям того времени, а главное к представителям власти на местах, самих не чурающихся нарушений и даже преступлений, так называемый «воровской закон» казался действительно наиболее справедливым, ибо казался более честным и давал власть тем, кто действительно её заслуживает, а не тем, кто волей случая попал в органы власти, и будучи в своём детстве подавляемым и угнетаемым сверстниками, начинал мстить всему миру, и отдельным действительно сильным людям, в частности, только на том основании, что представляет собой власть государства. То есть справедливость «воровского закона», на фоне сомнительной справедливости закона государства, несколько выигрывала, пока это не касалось непосредственно тебя самого, и пока инфантильность воззрения не взрослела по-настоящему, и ты, разочарованный, не отбрасывал в сторону всё надуманное и предвзятое в своём сердце. Стоило тебе оказаться в жерновах собственного представления о чести, в рамках непоколебимого закона о достоинстве волчье стаи, и ты начинал чувствовать свою непреодолимую слабость, и в тебе разгоралось огнём чувство себя «овцы на закланье». Ты не мог поступить иначе в данных условиях, чем на то требовал неписаный закон чести. И это обстоятельство ставило тебя на грань пропасти, в которую ты мог свалиться каждую минуту.
С другой стороны, расширив наделы собственной свободы, ты уже никогда не будешь довольствоваться прежними рамками. И это правило касается всего, с чем тебе волей судьбы пришлось столкнуться в своей жизни. Если ты заступил за невидимую границу, и тебя не ошпарило кипятком совести или презрения к себе, но напротив, голова закружилась от перенасыщенного «озоном» воздуха, то ты и впредь будешь ступать на этот путь. И никакие моральные порицания, прежде всего в самом себе, уже не заставят тебя повернуть обратно. Такова фатальная природа духа человека. Но не имей он в себе таковой, и ему никогда не стать было тем, кто он есть ныне. Вопрос преступления всегда и всюду сопровождал его на протяжении всей истории. Ибо преступление есть синоним не только новаторства, но и становления вообще, как такового. Не имей человечество в своём историческом сознании «преступной идеологемы», и его не существовало бы вовсе. Ведь даже та «архаическая рыба», как изначальный источник животного мира на земле, никогда
