безымянный ассистент, вызвала у Лео неожиданную печаль. Он не удивился, когда ее первые рассказы оказались чем-то вроде аномалии, вызванной юностью и бесстрашием (благодаря ему), но теперь она, судя по всему, исписалась. А ведь она была первым заметным клиентом Стефани, благодаря ей очень юную Стефани принимали всерьез редакторы и обозреватели. Ему не хотелось представлять, как Беа вынуждена будет всю оставшуюся жизнь работать с Полом Андервудом в каком-то литературном журнале и жить в одиночестве в своей квартирке на севере. О брате и сестрах тяжело было думать по разным причинам, так что он этого и не делал. Сейчас казалось, что его мыслям некуда устремиться, всюду были противопехотные мины – сожаление, злость или чувство вины.
– Ты прав, – сказала Стефани, остановившись и посмотрев на портал. – Она правда похожа на Беа. Черт.
– Не уходи, – сказал Лео.
– Я только на кухню.
– Останься, – сказал он.
Ему не понравилось, как прозвучал его голос, как он чуть-чуть дрогнул. И очень не понравилось, как внезапно, стремительно участился его пульс, что до сих пор бывало связано с определенным классом стимуляторов, а не с гостиной в Бруклине, Стефани и камином.
– Сейчас вернусь, – сказала Стефани.
Лео, казалось, слегка побледнел, и на мгновение вид у него сделался потерянный, почти испуганный; это ее встревожило.
– Лео?
– Все хорошо. – Он помотал головой и встал. – Это твоя старая вертушка?
– Да, – сказала она. – Поставь что-нибудь. Я просто сполосну их.
Из кухни Стефани слышала, как Лео роется в ее пластинках. Он крикнул:
– В музыке ты по-прежнему ничего не смыслишь!
– Музыка у меня, как у всех в Америке, в компьютере. Это старье. Я просто достала вертушку из подвала пару месяцев назад.
Лео зачитывал обложки альбомов:
– Синди Лопер, Пэт Бенатар, Хью Льюис, Пола Абдул? Это какое-то адское MTV, программа «Где они сейчас?».
– Скорее, «Угадайте, кто вступил в клуб „Коламбия Рекордс“ в восемнадцать».
Лео слегка поморщился, услышав о «Коламбии Рекордс». Отмахнулся.
– А, вот, – сказал он.
Стефани услышала, как закрутился проигрыватель и знакомое потрескивание, когда игла вошла в дорожку. Потом раздались первые, пугающе дисгармоничные ноты фортепьяно, и комнату заполнил вязкий, рокочущий голос Тома Уэйтса: «Пианино напилось, мой галстук спит».
Стефани не слышала эту песню много лет. Наверное, с тех пор, когда они с Лео были вместе. Альбом, скорее всего, принадлежал ему. Он будил ее в похмельное утро (их было много; почти все), напевая эту песню. Подтаскивал ее, сонную, к себе, обнимал, упирался привставшим членом ей в спину. Она вяло пыталась зарыться обратно в постель, цепляясь за сон и ощущение обнимающих ее рук, такое спокойное.
– От тебя воняет, – стонала она, изображая куда больше раздражения, чем чувствовала; она, в общем, и не возражала против его несвежего дыхания. – Пахнешь,
