алмазных копях в Африке, о налогах, оффшорах и банках в Сингапуре. Он часто упоминал о «невидимой руке рынка». Скорее всего потому, что его родителей эта самая рука до сих пор только ласково гладила.
Ещё приходила девушка Лена. Она занималась фехтованием, она получала безумную стипендию, она учила арабский язык и улыбалась, словно кинозвезда. Когда я смотрел на неё, мне казалось, что лицо у неё светилось, как у святой на витраже. Но её красота не трогала какой-то важной, почти физиологической составляющей моей души, хоть я и восхищался ей и заранее остро завидовал тому, кого она выберет. И вскоре я понял, что глупых подвигов из-за неё я совершать бы точно не стал, и мои чувства поутихли.
Дима сильно менялся, когда Лена приходила. Он сидел в углу, пока все пили, и наигрывал на гитаре сумрачные блюзы, а под конец вечера надирался вдрызг, и по его слову вся компания покидала разгромленную квартиру и мчалась на машинах за реку, в клубы и бары. А иногда он всюду ходил за Леной, смотрел ей в глаза, говорил вполголоса, но под конец вечера ругался с ней и вскипал так, что бил бутылки об стены. Компания принимала разбитые бутылки и эти мелодрамы как должное.
Как я узнал после, Дима дружил с Леной с детства. С девятого класса они встречались и лишь несколько месяцев назад расстались. После расставания Дима резал вены, забравшись в горячую ванну. Он исполосовал все руки, но после передумал, кое-как замотал раны бинтами и вызвал скорую, потому что совсем ослабел от потери крови.
– Как это пошло, – сказал как-то об этом Димином поступке неряшливый блондин в очках.
– Когда Дима что-то совершает, это не пошло. Это его характер, – ответил ему паренёк с красным платком на шее.
Однажды Кеннеди спросил меня, когда я открыл блокнот и стал дописывать очередное письмо:
– Чего ты пишешь там всё время?
– Письма Сенеке, – ответил я, и попытки разлучить меня с Луцием навсегда прекратились.
Но Кеннеди оказался дьявольски эрудирован. Он стал рассказывать, как Сенека нечестным образом наживал добро. Он говорил долго, и общий разговор сместился в ту область, которой я никогда не принимал и не любил: все принялись галдеть и спорить, почему одни богатеют и приходят к власти, а другие так и остаются на глубоком дне всю жизнь.
В ответ на эту болтовню я написал вечером такое послание:
Письмо второе. О ростовщичестве
Приветствую вас, уважаемый Луций.
Недавно я подсчитал: я моложе вас на 1935 лет. Однако же, это странно и удивительно.
У нас жара. Воздух пляшет от зноя. На улицах пыль. Запах асфальта навевает дорожную тоску. По воле случая мы живём словно юные аристократы. Здесь можно написать «Мерзкую плоть» или что-то подобное. И признаться, мне это общество манерных хлыщей и глуповатых вертихвосток здорово наскучило. Хозяин гостеприимен, однако ж и высокомерен.
Но теперь о главном. Про вас говорят, будто вы были ростовщик, деньги
