читать учебник по нейрофизиологии и считать статистику по эксперименту.
Но вскоре я заметил, что Сеня изменился. Нунчаки потеряли былое проворство, и мой друг здорово засветил этим оружием себе в лоб – он рассёк кожу и поставил хорошую шишку. Арсений не забалтывал покупателей, как раньше, и вяло отвечал им. Тогда я оторвался от писем Сенеки и с изумлением понял, что мой упрямый друг, мой друг – вечный двигатель – влюбился в Лену.
Я стал ревновать Сеню к этой девице. Дело в том, что мы дружили с Арсением откровенно: между делом, как другие обсуждают погоду, зарплату и цены на бензин, мы говорили о самых тайных, глубинных мыслях. Без всякой тени смущения рассказывали друг другу свои мечты, сомнения, грехи и тайные страхи.
Тем временем Дима давал нам жить в квартире, как мы хотим, и вместо платы лишь требовал поливать многочисленные растения в горшках и кадках и выгуливать ушастого коротколапого пса с печальными глазами и обвисшей кожей на длинной морде. Гулять с собакой мне особенно нравилось. Лена в каком-то смысле отнимала у меня друга, и я уходил на прогулку один с престарелым псом. Мы шли через залитые солнцем дворы в большой лесопарк у реки. Старый пёс обладал покладистым характером. Мы подолгу сидели с ним на краю оврага за многоэтажками, и пёс клал мне морду на колени, чавкал и поводил выпуклыми и влажными карими глазами.
Помню, как вечером Арсений ушёл с Леной на свидание. Мы с собакой долго гуляли, и я вслух рассказывал псу о том, чем делился только с Арсением. И по тому, как пёс снизу вверх заглядывал мне в глаза, я видел, что он внимательно слушает и старается понять.
Когда я пришёл домой, то начал было писать Луцию письмо о том, как всё случайно. О собаке, её природной понятливости и её карих глазах. О новых людях. О том, что мой сверкающий простор не за горами. Но письмо не пошло. Я вырвал лист из тетради и выбросил его в окно. Тогда я взялся за другую тему, быстро развил её и улёгся спать.
Сеня пришёл в пять утра, довольный и пахнущий сладкими женскими духами – как будто он целую ночь валялся и катался в клумбе с цветами и теперь от него, как мне казалось, даже летит пыльца. Он разбудил меня и стал вполголоса говорить о просыпающемся городе и дымке над рекой. В таком роде красноречия Сеня упражнялся редко, и выходило у него неловко и смешно. Он протянул руку к письму, которое лежало на тумбочке около моей кровати. Теперь у Арсения не было права читать мои письма, и я попытался перехватить его руку, но не успел. Сеня завладел писанием, уселся на подоконник и стал читать вслух.
Письмо третье. О городе
Уважаемый Луций, все у нас как с ума посходили. Очевидно, всему причиной аномальная жара.
В нашем городе хоть и не справляют Сатурналии, однако все точно так же надевают дурацкие колпаки и напиваются до рвоты – думаю, мало что изменилось в этом смысле за последние две тысячи лет.
Мне кажется, что я вижу то, о чём вы говорите, как город на том берегу реки сквозь плотный и холодный туман, но лишь стоит мне отвести взгляд, я тут же забываю очертания стен и башен этого
