сзади и уперлась грудью художнику под лопатки. Вздохнув, Дюльфик положил ей руку на бедро. В дверь постучали.
– Кого это несет? – радостно взорвался Дюльфик. – Написано же – работаю! Оденься, фуцерша!
Вошел Плющ, а с ним – о, Кока, это ты! Он обнял мокрого Коку.
– Когда приехал, надолго?
Коку подмывало сказать: «насовсем», но Дюльфик, испугавшись, замкнется или, наоборот, начнет горячо отговаривать. К тому же у Костика к нему дело. И вообще, хорош я, уже включаюсь в эти игрища.
– Да нет, недели через две поеду.
– Ну-у, – огорчился Дюльфик, – что тебе Одессочка, в чайник написяла?
– Кто что пьет, – он хлопнул в ладоши, – коньяк, водка, шмурдяк?
– Водки я бы выпил, – сказал Кока.
– И похавать, если можно, – добавил Плющ.
– Аллочка, кикни в холодильник, – распорядился Дюльфик, – борщ будешь?
– Борщ, Дюльфик, – это мечта всей моей жизни.
Вот уж у кого нельзя ничего просить. Аж противно.
Не даст ведь, падла. Интересно, чем он отговорится.
Дюльфик показывал работы. Кока не ожидал: за эти годы Дюльфик сильно вырос, поумнел, что ли. Некоторые, особенно на библейские сюжеты были очень хороши. Все, что так трудно было найти в живом Дюльфике, было в нарочито небрежно натянутых холстах. Дюльфик поглядывал на Коку с волнением, он побаивался его мнения. Аллочка поставила перед Плющом горячий борщ.
– Спасибо, Аллочка, – сказал Плющ и, глядя на грудь, выпирающую из сарафана, пропел:
«У ней такая маленькая грудь…»
– Ну, я побежала, – сказала Аллочка.
– Канай, канай, – попрощался Дюльфик.
– Мацюку привет, – добавил Плющ.
Дюльфик рассказывал, что все бы ничего, но заедают эти жлобы из худсовета, обсуждение эскиза не протоколировали, а на следующем совете, который никак не мог собраться, месяца через полтора только, о старых поправках забыли, начались новые замечания, что-то там с левой ногой этого долбаного Маркса, пришлось им, сукам, напомнить, кто есть ху, начался базар-вокзал, чуть не дал по хавальнику этому фуцену Коробченко. В результате Маркса еще делать и делать, и бабки будут, хорошо, если через месяц.
«Кому он все это говорит, – злился про себя Кока, – дай Плющику такой заказ, – он год потом будет писать свои портреты и натюрморты, никто его и не увидит».
– Ну, ты барин, – только и сказал Нелединский.
– Та, – скромно отмахнулся Дюльфик.
Помолчав, вспомнил:
– Пацаны, а вам не страшно со мной общаться?
– Страшно, но приходится, – заметил Плющ.
– Да я серьезно. КГБ у меня на хвосте сидит. Гадом буду. На той неделе позвонили, не сюда, домой. Дюльфик, говорят, зайдите завтра на Бебеля пять, в десять часов утра. Я, конечно, перехезал, но спрашиваю: подмыться
