оказываетесь у «Российских вин».
Здесь к вам подъезжает Морозов. Не подъезжает, конечно, а подходит, но не один, а толкая перед собой детскую коляску, что и вызывает представление о некоем экипаже.
– Морозов, здоров! – сказал Могила, столяр худфондовских мастерских, старый человек, в коротких широких штанах. – Все разъезжаешь?
– Да уж, – улыбнулся Морозов, – Мороз-воевода дозором обходит владенья свои.
– Стакан поставь, – попросил Могила.
Могила был хороший человек. Когда работал, охотно делал художникам подрамники, брал дешево, копейку за сантиметр по большой стороне. Но и Морозов был непрост.
– Видишь, какая толпа!
– А ты с ребенком, без очереди, – подсказал Могила.
– Ай-ай-ай! – покачал головой Морозов. – Как не стыдно спекулировать на ребенке, – правда, Роночка? – обратился он в глубину коляски. – Видишь, молчание – знак согласия.
– Лида, – оглушительно закричал он продавщице, – передай, пожалуйста, стакан «Европейского». И запиши на меня.
Толпа в винарке уважительно, из рук в руки, вынесла на улицу стакан вина. Роночка, проснувшись, закричала. Двумя пальцами правой руки Морозов принял стакан, левой покачивая коляску. «Ш-ш-ш…ш-ш-ш», – убаюкивал он между глотками. Могила смотрел на него с обожанием и ненавистью. Допив, Морозов отпустил на секунду коляску, достал двадцать копеек и протянул Могиле.
– Давай стакан отнесу, – обрадовался Могила и врезался в толпу, – мне повторить, – грозно кричал он, – отвали, шакал.
Морозов медленно двигался вверх по Греческой улице мимо первого отделения милиции, где в кабинете начальника, над столом, висел портрет Дзержинского работы Славы Филина, мимо похоронного бюро с несколькими печальными женщинами у входа. Поглядев сначала налево, а потом направо, он перевез коляску через лязгающую и дребезжащую Преображенскую и оказался в Воронцовском садике, где стоял памятник Воронцову работы Мартоса.
В двадцатые годы рабочие и крестьяне с помощью краснофлотцев пытались сбросить скульптуру с постамента, но «полуподлец» стоял неожиданно крепко, видимо, пустил корни. Его оставили в покое.
Левее Воронцова, под каштанами толпились мужчины непонятного на вид содержания. Они были разных возрастов, разного общественного положения, разной солидности, как в бане.
Одесса знала, что это болельщики «Черноморца» обсуждают дела команды, положение ее в таблице и мировом футболе.
Морозов постоял возле основной группы, за спинами, выждал момент и произнес:
– Ищак не забил пенальти – так его киевляне купили!
Когда удивленные, возмущенные, разгневанные лица повернулись на это наглое заявление, Морозов делал пальчиком перед волосатым носом апоплексического болельщика:
– Ай-ай-ай, зачем вы так говорите!
Тронул
