эти четвертьмили назад, в туалет, кладу еще франк смеху ради Ла-Франсэзке, как вдруг слышу «Ма – Тиль – Даа» нараспев со словом Брест, поэтому я, как Кларк Гейбл с его лучшей иноходью, рысю назад почти со скоростью спортивного ходока, если вы меня поняли, но когда туда добираюсь, самолет уже рулит к дорожке, пандус откатили, по которому все эти предатели на борт вползли, и летят они в Бретань с моим чемоданом.
18
Теперь я должен барахтаться по всей Франции с чистыми ногтями и радостной туристской харей.
«Calvert!» богохульствую я у стойки (за что мне неловко, О Господи), «Я за ними поеду на поезде! Вы можете продать мне билет на поезд? Они улетели с моим саквояжем!»
«Для этого вам надо приехать на Gare Montparnasse, но, уж простите меня очень, месье, но это самый нелепый способ опаздывать на самолет».
Я говорю себе «Ну да, жмотье, построили бы лучше туалет».
Но еду в такси пятнадцать миль обратно на вокзал Монпарнас и покупаю билет в один конец до Бреста, первый класс, и пока думаю о своем чемодане, и что сказал Гуле, я также теперь припоминаю пиратов Сен-Мало, не говоря уж о пиратах Пензанса.
Кому какое дело? Догоню этих крыс.
Сажусь в поезд средь тысяч людей, выясняется, что в Бретани праздник, и все едут домой.
Есть там такие купе, где могут сидеть обилеченные по первому классу, и такие узкие переулки к окну, где стоят обилеченные по второму, опираясь на окна, и глядят, как мимо катит земля – Я прохожу первое купе вагона, который себе выбрал, и ничего, кроме женщин и детей – Я инстинктивно знаю, что предпочту второе – И я его предпочитаю! Потому что вижу я там не что иное, а «Le Rouge et le Noir» (Красное и Черное), иными словами Вооруженные Силы и Церковь, французского солдата и католического священника, и мало того, еще и двух приятных с виду пожилых дам и причудливой наружности вроде-пьяного парня в углу, итого пятеро, шестое и последнее место мне, «Жану-Луи Лебри де Керуаку», как я тут же и объявляю, зная, что я дома, и они поймут, что семейство мое поднабралось причудливых манер в Канаде и США – что я и провозглашаю, разумеется, только осведомившись «Je peu m’assoir?» (Можно присесть?), «Да», и я извиняюсь через ноги дам и плюхаюсь прямо рядом со священником, шляпу уже снял, и обращаюсь к нему: «Bonjour, mon Pе´re»[47].
Вот как надо ехать в Бретань, судари мои.
19
Но бедный священничек, скажем, смуглый, он же шварц, и очень мелкий и худенький, руки у него дрожат, словно от малярии и, поди знай, от Паскальянской болезненной тяги к уравнению Абсолюта, а то и Паскаль, может, напугал его и прочих иезуитов своими чертовыми «Письмами к провинциалу», но как бы то ни было, я заглядываю в его темные карие глаза, я вижу это чуднóе маленькое попугаичье понимание всего, и меня тоже, и я луплю себя в ключицу пальцем и говорю:
«Я тоже католик».
Он кивает.
«Ношу Священную Королеву, а еще Св. Бенедикта».
Он кивает.
Он такой маленький парнишка, что можно сдуть единственным набожным воплем, вроде «O
Добрый день, отец мой
