в собственную победу, и в конце концов, получал то, что нужно ему.
И еще Джеффри Гордон никогда не повышал голос.
– В жизни не слышал, чтобы он вот так на кого-то орал. Я сидел в коридоре и слышал каждое слово, – он ковыряет облупившийся лак на ногте и тихо, но с гордостью добавляет. – Он меня защищал.
– И тебя не выставили после этого?
Он снова мотает головой.
– Не-а. Директор решил, что у папы что-то вроде нервного срыва на почве «семейной ситуации». К тому же он хорошо за меня платил и умел извиняться.
Но в тот день, когда они покидали школу, за рулем сидел Трой.
– Ты трезвый? – поинтересовался папенька. И на утвердительный ответ бросил ему ключи от машины.
– Вообще я его машину раньше не водил. То есть нафига? У меня своя тачка, у него своя. Когда мы ездим в его тачке – водит он, когда в моей – вожу я… Думаю: чего за херня? А он: «Мне, – говорит, – дали таблетку, чтобы успокоился».
Трой неодобрительно кивает.
– Таблетка явно была хорошая…
Дело в том, что папа не только никогда не повышал на Троя голос. У них никогда не было серьезных разговоров. Эта роль оставалась за мамой. А теперь, когда ее не было…
– Он меня тогда напугал. Мы пришли домой и сели сидеть на диван. Долго сидели, я думал, он вообще вырубился, а он поворачивается и так серьезно спрашивает: «И что мне с тобой делать, Трой?» Да таким тоном, что до меня доходит, что я большой вонючий кусок разочарования, а он меня… ну, любит. Он больше всего боялся, что из-за этой сцены меня отправят к маме или еще куда-нибудь от него подальше. Типа что он не справляется. А я испугался этой таблетки. В смысле, что он ходил неровно, запинался через слово, ну ты знаешь, как бывает… И это вроде как из-за меня? Я испугался, что если с ним что-то случится из-за меня…
Трой пожимает плечами и шумно выдыхает.
– Вообще, наверное, это была правда – про нервный срыв. Я особо не задумывался. Папа, конечно, работал до хрена – вид у него был такой, будто он не на работу ходит, а с мамонтами трахаться. Понимаешь, я-то вел себя как последний ушлепок не из акта агрессии или чего-то там. Мне просто… ну, так хотелось. Я никогда не желал папе зла. Я его вообще люблю, и все такое. Я просто как-то не думал, что о нем надо заботиться, что ли… понимаешь?
– Ага.
Еще как понимаю. Сердце колет от стыда, когда я вспоминаю, как доводил собственных предков. Боюсь, с этим я еще не закончил. Хотя начинать никогда не собирался. Я думаю, что надо завтра обязательно позвонить маме и узнать, как у нее дела. А еще я думаю, что надо пересмотреть понятие «сумасшедший дом» по отношению к своей семье. Наверное, если убрать лупу в карман и прищурить один глаз, на фоне других семей выглядим мы довольно сносно.
– Значит, потом ты стал лапочкой? – подначиваю я.
Трой чешет локоть, задумывается и на полном серьезе выдает фразу, которая в других обстоятельствах довела бы меня до истерического смеха.
– Я стал взрослее.
И я ему верю.
На
