В дверях его встретил Горский. Выглядел врач жутко уставшим. Казалось, дунешь на него – упадет.
– Ну как он? – сходу спросил Витька.
Горский кивнул. Значит, живой.
– Привез? – с надеждой в голосе спросил врач.
Витька протянул ему флягу с пояса. Горский крепко схватил ее обеими руками, прошел к столу, расставил стаканчики и поровну разлил.
За хороший товар наливщики накинули сверху пару литров в качестве чаевых, так что счетчик на приемке покажет точно по накладной. За присвоение воды Витьку могут серьезно наказать, но Горский его не сдаст. По инструкции, написанной Опером, вся поступающая вода сливается в бак под чутким надзором приемной комиссии, затем та же комиссия рассчитывает нормы на несколько дней вперед, распределяет талоны, и только потом начинается отпуск в строгой очередности по степени нужды. Все это часто длится по несколько часов, а то и полдня. Ромка и другие больные не могут столько ждать.
Витька насчитал пять стаканов, а должно быть шесть.
– Кто? – спросил он.
– Марина, – ответил Горский, опустив взгляд.
Марина Артуровна была хорошей женщиной, тихой и отзывчивой. Спаслась одна, в Катастрофу потеряла всю семью, отношений в Миде так ни с кем и не построила, хотя одинокие мужики на нее посматривали с большим интересом. Как и все тяжело переносила жажду, но подкосила ее кишечная инфекция.
Облизнув пересохшие губы, Горский обратился к Витьке:
– Поможешь?
Сталкер кивнул.
– Сам как? – врач указал на его раны.
– Потом посмотришь.
Они поочередно напоили пациентов. Сложней всего опять пришлось со стариком Ермолиным.
– Отойди от меня, доктор Менгеле! Знаю я тебя, темную подсовываешь, в залив меня отправить хочешь! Не дамся!
Ермолин – самый возрастной житель Мида, хотя казался не по годам крепким, даже молодые говаривали, что старик всех их переживет. Сюда он попал не потому, что организм сдал из-за обезвоживания или болячки, а потому что неудачно оступился на ступеньке, таща коробку с консервами. Как итог – посчитал ребрами два лестничных пролета, при этом отделался только ушибами и переломом ноги.
– Это чистая, дурак ты эдакий, – выпалил Горский, протягивая ему стакан. – Витька привез.
– Нее, знаю я ваши штучки. Голову мне морочите. Выбрали самого старого, чтобы численность проредить. Я жить хочу! Я еще пригожусь.
– Уже проредили сегодня, – ответил ему Витька строгим голосом. – Сёма ради этого стакана жизнь положил, а ты, старый, выкобениваешься.
– Сёмка? – Ермолин напряг память. – Ааа, это тот, светленький. Володьки Матусевича сын? Помер? Ай-я-яй.
Ермолин прекратил
