ты не знаешь о моём существование, да и я о твоём узнала не так давно. Собственно, что я хочу сказать, в девичестве я принадлежала славному роду Ларнесс, и являлась родной сестрой твоей бабки Аделаиды. В то время твоя матушка Маргарита ещё была пухлым розовощёким младенцем. Я вышла замуж и вскоре, из-за частых переездов, связь с близкими была утеряна».
И всё? Верчу туда и обратно один листок, затем другой, пытаясь найти ещё хоть что-то. Но нет, больше ни одного словечка, только пустые одинокие странички.
О том, что у бабули была сестра – я знаю. Но имени её, почему-то, не помню. Да только раз уж тётушка почему-то решила оставить мне наследство, могла бы и подлиннее письмо написать.
– Теперь верите? – с надеждой спрашивает Шмот, в то время как дядя усиленно мотает головой из стороны в сторону.
Я смотрю на родственника с подозрением, и только сейчас понимаю – что-то в его поведении не так. Сколько раз он повторял, что рад бы сбыть меня с рук, и тут едва ли ни с кулаками на Брукса бросается. А это ведь такая возможность, избавиться от нелюбимой племянницы.
– Верю, – киваю, не сводя взгляда с дяди. От моих слов он совсем поник, и бессильно опустился на стул. – Где подписывать надо?
Не то чтобы мне всякие тонкости известны были, но кой-чего я понимала. Ни один договор, словами скрепленный, силы не имеет. Только подпись, желательно на крови замешанная, чтобы наверняка.
Подпись ставлю, и выпроваживаю Шмота восвояси. Он даёт мне чёткие инструкции, когда нужно явиться в столицу, как найти его конторку, и в самом конце, чтобы я поверила в свою удачу наверняка, достаёт из кармана связку ключей. Массивную такую, словно не особняк мне вручал в наследство, а дворец целый, с десятком запертых дверей.
– Это всё мне? – не сдерживаю удивления, слегка подбрасывая связку в ладони. Тяжёлая. И ключи все, как на подбор – витые, старинные.
– Всё, – совершенно серьёзно бросает Шмот, и садится в карету.
Возница сонно моргает и оглядывается, будто не верит, что его пребывание в этой глухомани подошло к концу.
Когда возвращаюсь в дом, дядя Росм так и сидит на стуле, да смотрит к тому же в одну точку, будто нашёл там что-то невероятно заманчивое.
Усаживаюсь напротив, молчу несколько минут, и всё же спрашиваю:
– И к чему это представление было?
Стоит уточнить, что в заботу, ту которую обычно родственники проявляют, я не верю, да и не поверю. Не мог же дядя Росм скрывать свою суть целых восемь лет, да так, чтобы проявить её аккурат во время новостей наиприятнейших.
– Какое такое представление? – изображает удивление, да настолько фальшивое, что я лишь кривлюсь, да глаз с него не свожу.
– А то самое, где ты обвинил почтенного Брукса в обмане, – про почтенного, я, конечно же, погорячилась, но что не скажешь для пущего эффекта, – Не понятно, для чего придуманном. Ты же сам столько раз говорил, что нахлебница я, надоедливая сиротка, под ногами мешающаяся. Вот он, твой шанс, от меня избавиться. Радуйся!
Собственно,
