тела. Внизу у самых кончиков высоких кожаных сапог полоса серебрящейся ленты металла – ее шпага оставленная отдыхать до поры до времени.
Зира рядом в углу убаюкивающей, обволакивающей глубины дивана, выпачканного по бокам кровью и пылью с ее одежды. Выбившиеся каштаново-коричневые пряди, тусклые и растрепанные, эффектной рамкой обрамляют необычно бледное, почти пепельно-белое круглое лицо с гордо приподнятым по привычке аккуратным, покрытым липким слоем сладковатого, блестящего пота подбородком. В глазах темно-зеленых и одурманенно мутных, с огромными черными прорехами зрачков еще заметны отголоски ужаса, боли, страдания и языки странного, холодного, отрешенного пламени.
В другом, скрытом от огней углу Митар. Легкие, размытые контуры мускулистых плеч, неровная дуга сутулой спины. Сине-серые всполохи света на влажной коже там, где изможденное тело изрезано мелкими, еще кровоточащими ранами и порезами, многоугольники торса, рук и брюк. Два ярких огонька горящего, направленного вниз взгляда в бесформенном силуэте сумрачной тени, лишь отдаленно напоминающей фигуру человека. Его оружие бережно приставлено рядом, к широкому подлокотнику, на котором верным стражем, безвольно спустив одну ногу на пол, ловко примостился Курт.
Курт ранен, но не слишком серьезно. На впалой, узкой щеке со стороны, куда падает желтовато-белый свет, кроваво-синий подтек. Уголки длинный, тонких губ опущены, отчего на коже, там, где до этого пролегали глубокие морщины, теперь веером разлетелись необычно светлые на фоне пыльного, серого, землистого лица неширокие полосы. Хрупкая в объемных складках пиджака верхняя часть тела искривлена, наклонена вбок, будто притянутая неведомой силой, локоть, согнутый под острым углом, глубокой впадиной проминает ткань спинки дивана. Одежда – грязная, влажная, изорванная. Курт дышит неестественно глубоко, тяжело, резко и надрывно, с едва различимым, сдавленный хрипом, поднимая вверх словно вдавленную в тело чьим-то мощным ударом грудь, и спустя секунду, мягко оседая, опускает ее, щурясь от боли и вздымающейся в воздух сероватой пыли, щекочущей его раскрытые ноздри.
Рядом Дир, без движения застывший в еще одном кресле. Расслабленный и одновременно собрано нервный, с каменной маской вытянутого, рельефного лица, бледного, практически белого, с неуместно живыми, яркими, алыми вкраплениями ссадин и порезов, блестящих от крови и пота. Его пальцы длинные, восковые, изогнутые, напряженные, со вспухшей на тыльной стороне ладони сине-зеленой витвистой сеткой сосудов, нещадно, будто когти зверя впиваются в податливую мягкость подлокотника. Рапира тонкая, непоколебимо стройная, мирно покоится на практически сведенных вместе коленях, лишь изредка подрагивая от непроизвольных движений тела. Дир, устало склонив голову на бок, обеспокоенно поглядывает то на Курта, то в центр их импровизированного круга, туда, где в гордом, непримиримо скорбном величии собственного одиночества на небольшом, низком столике небрежно брошенный кем-то мирно покоится темный, черный, сквозящий смертью металл сертэ
