курить есть? – как бы с вызовом крикнул Индус через борт коробки.
– Ну, есть, – как бы нехотя отозвался Серый.
Зажать сигарету даже для злейшего врага в Средневолжске в то время было страшное западло.
И даже страшнее западла.
Индус перелез через забор, подошёл к ржавым хоккейным воротам, на которых расположился Серый, повесил свою сумку с надписью «Ottavan» рядом с сумкой Серого, взял протянутую пачку «Тушки». Так было положено по-пацански – давать всю пачку, мол, возьми, сколько надо.
Потому что настоящий пацан лишнего не возьмёт никогда.
Сунув сигарету в уголок рта, Индус чиркнул зажигалкой – раз, другой. Огня не было – то ли газ закончился, то ли кремень стёрся. Серый галантно предложил Индусу свою, но и она не зажглась.
И в этот момент над бортом коробки появилась голова Малого.
– Пацаны! – закричал он, улыбаясь толстыми как оладьи, разбитыми губами. – У меня спички есть!
Так и сложилась, совершенно нечаянно, их дружба.
Глава третья
Серый постоял у края могилы, тоскливо посмотрел вниз, на сломанную Малым лопату. Потом взял свою, стёр рукой воду с черенка, спрыгнул вниз, выкинул обломки и начал копать, бормоча себе под нос:
– Если Флинт деньги Афганцу отдаст, то пиздык котенку…
Некоторое время слышалось лишь методичное шуршание лопаты и шелест дождя. Вязкая глина поддавалось плохо, Серый начал тяжело дышать через нос, но надолго его не хватило и пришлось открыть рот. Он терпеть не мог так делать – на лыжах зимой или вот во время работы дышать открытым ртом как рыба. Серому казалось, что так он похож на дебила, на дауна какого-то.
А ещё он устал. Усталость породила злость. Злость пробудила ненависть – к этой грёбаной глине, к этому грёбаному дождю, к грёбаному Афганцу, к грёбаному Флинту и его грёбаному Сынуле.
К грёбаной жизни, наконец.
А больше всего Серый ненавидел себя. За то, что он – вот такой. За то, что у него нет денег. И нет никакой возможности их достать. И не будет.
Никогда.
И поэтому Клюква… Надя… Наденька… Она…
Серый стиснул зубы, всадил лопату в землю, и сперва тихо, а потом все громче и громче начал подпевать песне, доносящейся из будки.
– Торопится сердце, сердце волнуется… Почтовый… пакуется груз. Мой адрес… не дом и не улица. Мой адрес… Советский Союз!
Постепенно песня превратилась в какие-то отрывистые выкрики:
– Мой! Адрес! Не дом! И не улица! Мой! Адрес! Советский! Союз!
Комья глины вылетали из могилы и смачно чавкая, падали в лужи. Серый копал и копал. Песня закончилась, но он продолжал на каждом выдохе хрипеть:
– Мой! Адрес! Советский! Союз!
Ненависть, злость, вообще эмоции – все постепенно ушло. Серый копал как автомат, как робот. Осталась
