сюда назначили Александру Фёдоровну, миловидную и совсем не старую женщину с копной рыжих и густых волос на голове. Её привезли в госпиталь вместе с лучевой установкой откуда-то из тыла. Она была немножко странная, и как говориться слегка не от мира сего. Это выражалось в её вечной рассеянности и полной наивности. Но тем не менее специалистом она слыла хорошим и опытным.
Старожилами эвакогоспиталя стали старшая медсестра Мария Васильевна, сухая и угловатая женщина средних лет, и старшина Семёныч, хромой усатый дядька лет пятидесяти с густыми седыми усами и морщинистым лицом. Он недавно был комиссован с фронта по ранению в ногу, но сам попросился в госпиталь на должность повара и завхоза, поскольку приходился из этих мест. Да ещё три пожилые вольнонаёмные санитарки, оставленные здесь ввиду своего возраста. Они, привыкшие ко всему, иногда по-старушечьи брюзжали на пациентов, но в душе, несомненно, жалели их и добросовестно ухаживали за ними.
После канонад, утихших здесь всего неделю назад, как-то разом наступила тишина. Мирная тишина, лишённая ежеминутной и каждодневной тревоги. К ней надо было ещё привыкнуть, что стало совсем не просто, особенно тем пациентам госпиталя, которые и не помнили уже такой мирной жизни. Они, бывшие бойцы, варились в адском котле, приправленном лишениями, болью, страхом и кровью, неимоверно долгие годы войны.
Пришедшая внезапно тишина была звенящей и какой-то пугающей. Сознание пока не свыклось с ней и не позволяло чувствовать себя в полной безопасности. Души бойцов, искорёженные войной, не научились ещё верить в нее и принимать мирную жизнь как должное.
Такое настораживающее безмолвие накрыло госпитальные коридоры и повисло в ближайшей округе. Не пели даже птицы в лесу! Те немногие пернатые, оставшиеся здесь и, по-видимому, напуганные недавними громкими разрывами снарядов и мин, также не успели ещё привыкнуть к своему мирному птичьему существованию. Многие гнёзда с едва оперившимся молодняком были снесены с деревьев взрывной волной, и лесные птицы, оказавшиеся в одночасье бездетными и бездомными, пока ещё беззвучно прятались в кронах.
Июльская жара и полное безветрие дополняли картину. Широкая гладь близлежащего озера, не потревоженная даже рябью, напоминала огромное зеркало без малейших трещин и сколов. В этом зеркале отражались золотом яркие солнечные лучи. Зелёные побеги тростника с кисточками бежевого цвета, растущие по берегам, стояли ровной, не колыхающейся стеной, без любого намёка на дуновение ветра.
Редкие тонкоствольные сосны, окружающие госпиталь и доходящие почти до самого озёрного уреза, смотрели вертикально ввысь. Их жидкие кроны были безмолвны и бестрепетны. Этот лес, вполне обычный для этого озерно-болотного края, состоял из таких худосочных сосенок, подпираемых понизу невысокими темно-зелеными елями и местами разделенных хаотичными островками кустарников с голыми проплешинами моховых лужаек.
Жаркий и
