грудь, забрался в сани, не ожидая приглашения:
– Голубчик, будь мил, свези к Марьиным рядам! Трогай!
Пётр не посмел даже бросить «угу». Слегка приподнял зад с козел, когда тронулись, сам не понимая, откуда в нём проснулось угодничество. Не так уж много времени прошло со дня отмены крепостного права, Пётр – из поколения тех, кто застал его только в юности. Но угодничество сидело внутри, он хотел его преодолеть, победить, но не очень-то и получалось.
Барин же, развалив ноги в полосатых шароварах, ехал, посвистывая. Красный сапог чертил по снегу. То засыпал, громко мыча, то просыпался, пел, заходился в дурном кашле. В морозном воздухе от него тянуло тонко и противно винной бочкой. Пётр иногда оборачивался – да уж, такого красного мордатого прохиндея и уважать было не за что. Очнувшись, барин повёл мутными глазами:
– Не туда, голубчик, к Марьиным рядам направо, или города не знаешь?
– Знаю-знаю! – залепетал Пётр.
Спустя четверть часа они подъехали к торговой площади, было немноголюдно. Пётр остановил коня, выпрыгнул из саней, помог вылезти барину.
– Спасибо тебе, Ванька, выручил! – тот покачался, кряхтя, – ты, если что, приходи, завсегда выручу, – и побрёл в сторону торговых рядов.
Пётр стоял с протянутой рукой, не понимая ещё, что ему заплатили «добрым словом». Барин шёл, путаясь в полах шубы, и снова что-то то ли мычал, то ли пел. Пётр сжал выставленную ладонь в кулак, и с горечью плюнул.
Обернулся – по другую сторону площади в церкви уже били колокола, женщины стайками, кутаясь в платки и шали, спешили на службу. Пётр покачал головой, снял шапку, перекрестился, но про себя перебрал самые грязные маты, какие только знал.
– Ванька, – сказал он. – Сам ты Ванька расхристанный! Нелюдь, пропоица!
Для себя Пётр решил, что больше никогда не посадит в сани хмельного попутчика, какая бы шуба на нём ни была.
Ничего, подумал он. Рано опускать руки, и снова поехал к станции. На вокзале как раз был состав! Крестьянин помог изящной, не по погоде одетой даме погрузить саквояж, домчал её до гостиницы. Подвёз затем толстого, держащего в рукавицах счёты управленца частной суконной мануфактуры. Тот ругался, но не на него: бурчал что-то из-под густых и чёрных, как смоль, усов. Пётр невольно засмеялся, видя, как тот кутается в шубёнку, а большие очки-велосипеды покрываются инеем…
Зимний день короток, мимолётен, солнце так и не пробилось через плотные снеговые тучи, и бежало стремглав от холодов куда-то далеко, в дальние страны, где грело уже по-другому. Пётр подумал, как несправедливо всё устроено, даже в природе. Кому-то там в жарких странах – вечное лето, а им в северной России – протяжённая, почти вечная зима. Он ничего не знал о далёких странах, но был уверен, что там всегда лучше, сытнее и теплее. Жаль, туда, если ехать, ехать без остановок, всё равно скоро не доедешь… Может, когда-нибудь и попадёт в те края, кто знает.
Заработал он за день горстку меди, пересчитал,
