наставление в миниатюрной живописи, посредством которого можно весьма легко и без учителя обучиться». Миша, прочтя название, заметил: может, и он без учителя обучится?
Немец его предупредил:
– Не надо верить, что есть написан. Глюпость! Я буду учить!
Дни стояли в Петербурге прохладные. Ветер дул не переставая, к тому же лил дождь, так что Миша неотрывно сидел дома, увлекшись миниатюрами. Немец приносил портреты важных персон, Миша подготавливал рисунки, а немец наносил краски тонкими кисточками на прямоугольные либо овальные плашки.
Эмма Карловна садилась рядом и глядела то на рисунок, то на смуглое круглое лицо с ямочкой на подбородке. И, поднимая глаза, Миша встречал ее живой заинтересованный взгляд. Она поила его чаем, сама старательно дула на блюдце, шея и грудь ее розовели, а щеки лоснились от удовольствия. Однако, когда он спросил ее, где живет Левицкий, она замкнулась:
– Откуда мне знать, да и кто это такой?
То был, конечно, обман, потому что Левицкий жил на Васильевском острове, преподавал в Академии художеств, но почему она фыркнула? Подозрительный дом, подозрительные хозяева. Часто бывали тут бедные молодые люди. Неужели они тоже работают на Лохмана? Или учатся? А один тип был определенно из мошенников, да и одет подозрительно: в плаще с капюшоном, из которого торчали усы.
Если бы знать, что ждет москвича у Львовых, не сидел бы столько возле Эммы. Вот он, дом Бакуниных! Статный, нарядный. Как уютно уже в прихожей! А в комнате звучали клавикорды. Четверо девиц нежными голосами выводили песню «Стонет сизый голубочек». Миша долго мялся, прежде чем объяснить, кто он и откуда. Молодые люди летали вокруг девушек, словно пчелы вокруг светоносных цветов.
Что касается самого Николая Александровича Львова, то он – как огонек. Он и тут и там, во всем участвует, непрерывно перемещается. Вот разыгрывает сценку, басню о том, как глупец, изучавший за границей метафизическую философию, падает в яму и, вместо того чтобы выбраться из ямы, предается размышлениям: веревка – вещь какого рода?
А теперь обращается к Михаилу.
– Послушай, ведь ты мастер на все руки. Придумай, как изобразить на сцене гром и молнию!.. А еще пожар! Мы устраиваем свой театр, ставим «Дидону».
– Что? – не растерялся Миша. – Мы делывали так: возьмешь железный лист и колотишь по нему, а в темноте – горящая пакля.
– Так. А это не опасно? – При этом Львов не спускал глаз с очаровательной Машеньки Дьяковой.
– Не смущайтесь, Мишель! – пробегая мимо, шепнула она ему.
Но Михаил чувствовал себя провинциалом. Сидя в уголке, молча наблюдал за всеми, завидуя их легкости, ловкости, смеху. Вот бы так научиться! Все напоминало ему лето, бабочек, стрекоз, пчел, порхающих по цветам. Ему стало так жарко, что вскоре, хотя был счастлив, он раскланялся и ушел.
Возвращался к дому неспешно и не отводил глаз от небосклона, освещенного сине-лиловыми всполохами закатного солнца.
