– дальше кемарить можно. В семь растолкал городских. Еле встали, рожи страшные, опухшие.
– Будете жрать дурь – пропадете, – угрюмо сказал Мишаня.
– Да это не дурь. Стимулятор простой, при интенсивных физических нагрузках. Он разрешенный, – сказал Артем.
– А мне плевать. Сдохнете здесь и не заплатите. Кто со мной потом дела делать будет?
– Да ладно, дед, прорвемся! – сказал Роман.
– Выбросьте лучше.
– Не, поменьше съедим, и нормально будет. Дозу не рассчитали вчера.
– Выбрось, говорю!
– Не выброшу. И что сделаешь? – сказал Роман.
Мишаня зубы стиснул и промолчал.
– Все норм. Щас поедим и дальше двинем.
– Воды нет. Вчера всю про… профукали, – сообщил Мишаня.
Ели молча. Парни кидали еду как не в себя. Почти все припасы уничтожили.
– Хватит! – не выдержал Мишаня.
– Ну да, потом всегда есть хочется, – пробормотал Артем.
Мишаня пил из фляжки, каждый глоток во рту держал, чтоб всосалось.
– А нам? Говорил же, что нет воды, – ухмыльнулся Роман.
– Не дам. Что сделаешь? Если со мной что случится, вы тут и останетесь, – сказал Мишаня.
Ребята, уже не стесняясь, достали таблетки, разломали, кинули по половинке в рот.
– А? – сказал Роман, протягивая полтаблетки проводнику.
Мишаня отвернулся. Дальше пошли.
Лежал он, звездой раскинув руки и ноги, иногда переползал по гати, и рюкзак перекладывал. Воздух – ножом режь. Ждал. Городские ушли к самому центру, с собой не звали, да он и не рвался. Все подчистую съели, потом Кашу ели, куда только влезало. Наберут всякого и назад можно. Не верится даже. А не вернутся – что ж, за ними? Прямо туда, в самый Горшочек? Им что, они на таблетках. А ему после бессонной ночки плоховато. Мысли путались. Иногда слышал стон, вскидывался, а это он сам и стонал. Навечно он здесь?
Пар завивался петлями. Каша чавкала, пузыри всплывали медленно, лениво. Глаза закрывались. Спать нельзя. Страшно спать.
Кто-то заполз на ногу, тяжело стало. Мишаня глаза приоткрыл. Многоножка. Уже на груди, здоровая такая, давит. Извернулась, смотрит, усики шевелятся. Ближе и ближе. Он прошептал:
–Тихо, тихо, – и стал зажигалку нащупывать, а ее глаза почти напротив.
Где ж она? Пальцы мокрые, не выронить бы. Чирк, чирк, зажигайся! Мишаня простонал. Зажглась. Огонь оранжевый, отражается в глазах твари. Уходи, уходи, ну!
Многоножка потянулась вперед, отпрянула и повернула, уползать стала, перебирая лапками. Мишаня плакал в голос и молился Хозяину этих мест и всем богам, кого вспомнить мог. Море, море, где ты?
Он вздрогнул и проснулся. Его трясли за плечо. Сверху была опухшая рожа, вся в прыщах и корках, черная щетина пробивалась на подбородке, а глаза красные, стеклянные, и зрачок черный и громадный.
– Эй,
