style="font-size:15px;"> – Не выспалась, поди? – сказал я, подойдя. Она набросила мне на плечи свой большой платок, укрывая, он тёплый от неё.
– Ничего, – Аяя улыбнулась. – Ты-то выспался теперь?.. Лохматый… – пригладила мои взлохмаченные бурной ночью космы.
– Так я обратно вернулся бы в постель… жаль, ты ужо не токмо встала, но даже одеться успела, нарочно, небось, чтобы я не утянул тебя снова… – я обнял её, притягивая к себе под ягодицы. Она засмеялась, шутя отстраняясь.
Мы вернулись в дом, на крыльце и действительно слишком свежо, да и поесть, верно, надо… Аяя накрыла бранкой стол, ладки вчерашние сладкие, молоко, мёд…
– Расскажешь, может, где был вчера? – спросила Аяя.
Я задумался. Я сразу не хотел говорить о том Аяе, не хотел все эти годы напоминать ей, почему мы стали изгнанниками, чего она так боялась во мне. А ещё я не хотел, чтобы она сказала мне: «Скажи Ему, что ты свободен от Него, Он сам освободил тебя…». Я не хотел, потому что намеревался придержать эту возможность бунта наперёд, если мне придётся воспротивиться чему-то посерьёзнее, того, что Он предложил мне ныне – всего лишь смутить ничего не значащей болтовнёй человека, которого, очевидно, ничем было не смутить. Мне самому было любопытно и поговорить с ним и послушать его, но Аяя может усмотреть в этом диавольский соблазн и, конечно, будет права… А потому я сказал:
– Я виделся с Эриком.
Она вспыхнула от этих слов. И мне стало не по себе, может быть лучше, безопаснее, было бы рассказать то, иное, настоящее, что я хотел скрыть?.. Но теперь слово назад не вернёшь.
– И… как он? – спросила Аяя. – Ты вчера так и… не сказал.
– Ты скучаешь по нему? – всё, я загорелся, запылал лоб, грудь…
– Скучаю, что ж… Ты сам скучаешь, ведь и раньше видел его? мне не рассказывал токмо, – сказала она, опустив ресницы.
– Видел, да. И тебе не говорил, чтобы не видеть, как ты зардеешься от одного его имени! Да только он и не помнит тебя, Яй, у него ныне две жены, одна краше другой, юные красавицы-персиянки…
Аяя коротко взглянула на меня и поднялась из-за стола, убирая посуду со стола.
– Две – это плохо, – как-то грустно покивала она. – Это значит, ни одну толком не любит. Мечется, стало быть… – сказала она тихонько, собирая плошки, накрывая полотенцами. Я повёл рукой, и убрал всё разом, буду ещё суету эту терпеть… Аяя лишь взглянула, словно досадуя, что не дал ей возиться.
– «Мечется», как бы ни так! – сказал я, чувствуя, как невольно зло оскалился. – И не думает! Сытый, жирный, как котяра на сметане! И не вспоминает тебя!
Она глянула на меня на миг и сказала:
– Так и слава Богу… – ещё тише, почти беззвучно. – Хорошо, что не помнит зла.
Она не посмотрела на меня, произнося эти слова, и меня это вывело из себя. И потому что я лгал, и потому что ей не был безразличен Эрик. Эрик, мерзавец, который когда-то выкрал её из моего
