стрекозы. Меняла любовников, театры, а потом и страны. Но нигде не прижилась, потому что, по чести говоря, умеет только брать и никогда ничего не даёт взамен. Последние лет десять маман пробавлялась дауншифтингом в приснопямятном Арамболе, но в пятнадцатом году там цены взлетели – страсть. Мамаша побарахталась ещё немного, торгуя идиотскими фенечками, даром никому не нужными, и, «злой тоской удручена, к муравью ползёт она». В Россию, стало быть, вернулась. Как говорится, «оглянуться не успела, как зима катит в глаза».
Ты ведь старую стерву тоже ненавидишь? – неприлично припав к моему уху, искусительно зашипел хипстер.
Я дёрнулся, потому что – Господи, прости! – это была правда. Или что-то очень на неё похожее.
Я матери так до сих пор и не простил своего сиротства. Хотя как профессиональный психолог понимаю, что она в чём-то была права. Ошибка это – из-за ребёнка терпеть издевательства мужа. И если уж резать всю правду-матку, меня у Евы отобрал отец, так что большая часть вины на нём. Но вот к нему у меня никаких претензий, хотя это он своим кобелированием разрушил семью.
Вообще-то мамашу Евпраксией звали, в честь какой-то княгини-мученицы. Но в театре с таким именем карьеры не сделаешь. Засмеют. Так что дама перекроилась в Еву.
Я, наверное, поэтому и стал психологом. Мне нужно было справиться с собственными комплексами. Но воз и ныне там: да, я невероятно зол на эту женщину.
Я поверил этому найдёнышу, видимо, потому, что нас терзали одинаковые кошмары.
Но тут откуда-то раздался невообразимый скрежет ржавого древнего железа:
– Что ты брешешь, паразит! Тот малец давно помер, во младенчестве ещё!
У братца предательски забегали глазки.
* * *
– Это кто там на меня поклёп возводит? – расцвёл, как розан, самозванец.
– Это бабушка, Клеопатра Патрикеевна, – поспешил я вмешаться, подмигивая, как в нервном тике, чтобы новоявленный сам не знаю кто не связывался. Старуха своенравная, чуть что не по ней – может и уткой с мочой в тебя запустить, потом до утра отмываться будем.
Уж не знаю, как меня с поля боя из-под дубин омоновцев притащили домой и водрузили на мой продавленный диван, но – забыл предупредить – живём-то мы в коммуналке, в двух комнатах: я, бывшая жена, двое детей гадючьего подросткового возраста. И за ширмами – двоюродная бабка, тётка отца, парализованная.
ИНТАРСИЯ. КОММУНАЛКА
Питерская коммуналка – о, это надо видеть! Погуляем по коридорам, заглядывая в комнаты.
Готические своды – и лохмотья на гвозде, потому что на вешалку денег нет.
Старинная картина в позолоченном багете – и рядом банные веники, пустые бутылки валяются, засохшие корки хлеба, тараканы бегают. Описанный матрас на полу, на стене шаманский бубен, а рядом туалетный столик в стиле рококо и бокал драгоценного вина на нём.
Камин итальянского мрамора используется вместо мусорного
