его грудь на вдохе, и как глаза принимаются плясать по земле, пока он что-то подсчитывает в уме. Решаю его добить: – Вы знали мою мать?
Пастор слегка зажмуривается, а затем поднимает взгляд на меня.
– Карин? Да. Да, конечно. Я знал. Как она… – он прочищает горло. – Как она п-поживает?
Сказать ему, что она умерла, и посмотреть, как он пойдет пятнами? Или рассказать про психушку?
– Все замечательно. – Отвечаю я, и вижу, что он облегченно выдыхает, (но, если уж быть честной, не расслабляется до конца). – Передает вам привет.
– В-вот как. – Пастор кажется растерянным.
Этот рослый и крепкий мужчина своим видом нечаянно выдает потаенные слабости: его определенно что-то связывало с моей матерью.
– Да, – подтверждаю свои слова кивком, – сейчас она на лечении, но, думаю, как выпишется, будет рада, если вы ее навестите.
Он сглатывает. Улыбка больше не держится, точно приклеенная, на его лице. Хельвин не очень-то верит словам о том, что моя мать будет ему рада.
– Я заеду. – Задумчиво говорит он. – Заеду, да. Когда она вернется? Вы же живете в доме Вильмы?
– Да, в доме бабушки. – Отвечаю я лишь на вторую часть вопроса. Делаю паузу, надеясь, что он решится спросить что-то еще: например, есть ли у меня отец. Но пастор не торопится. И тут меня осеняет: – Кстати. – Я запускаю грязную руку в карман, где лежит телефон, нащупываю то, что мне нужно, и выуживаю оттуда двумя пальцами. – Она просила вам передать. – Протягиваю ему маленькое картонное сердечко, которое утром сняла с дверцы шкафа. – Это же ваше, да?
Пастор берет валентинку, посредине которой выведена и многократно обведена буква «А», и подносит ее к глазам. Его руки дрожат, а губы мертвенно бледнеют.
– Ваше. – Окончательно утверждаюсь я.
По нему видно – узнал. Ошибки быть не может. Моя мамаша мутила с этим блондинчиком в те давние времена, когда он еще не был святошей и настоятелем церкви. А, значит, вероятность того, что они занимались сексом и могли зачать меня, стремится к процентам, этак, к ста.
Мы стоим друг напротив друга, ветер нетерпеливо треплет наши одежды, а тишина становится верным хранителем невысказанного, но столь очевидного.
– Как вы сказали… – Едва слышно произносит пастор, поднимая на меня взгляд.
– Нея. – Отвечаю я, ныряя в бездну его светлых глаз, так сильно похожих на глаза Бьорна. – Линнея.
Я сотни раз представляла, как встречусь со своим отцом, и как посмотрю ему в лицо. Мне казалось, что в этот момент меня затопят невообразимое тепло, радость и счастье от того, что давно потерянное теперь найдено и возвращено на место. Но все, о чем я могу думать сейчас, это орущее в подсознании: «Пожалуйста, нет, умоляю, только не это, в моих жилах не может течь кровь Хельвинов, это ужасно несправедливо!»
– Когда вы сказали, я могу увидеть Карин?
– Никогда. – Выдыхаю я, вдруг теряя самообладание. – Она даже не узнает вас, если увидит. Карин в психушке, она тронулась умом. Уже давно.
