наблюдением. – Это крайне прискорбно. Весьма… Вероятно, его выдала эта женщина, Эльвира?
– Похоже, что так. – Лимас, естественно, не стал спрашивать, как он узнал об Эльвире.
– И люди Мундта застрелили его.
– Да.
Шеф поднялся и стал слоняться по кабинету в поисках пепельницы. Обнаружив ее, неловко поставил на пол между двумя стульями.
– Как вы себя почувствовали? Я имею в виду, когда застрелили Римека? Это же произошло у вас на глазах, не так ли?
Лимас пожал плечами.
– Я был чертовски раздосадован, – ответил он.
Шеф склонил голову набок и слегка прикрыл глаза.
– Уверен, ваши чувства этим не ограничились. Наверняка вы были потрясены, так? Это было бы гораздо более естественно.
– Да, я испытал потрясение. Как пережил бы его любой на моем месте.
– Вам нравился Римек? Чисто по-человечески?
– Вероятно, да, нравился, – ответил Лимас покорно. – Мне кажется, сейчас уже нет смысла обсуждать это, – добавил он.
– Как вы провели ночь? Точнее, то, что от нее осталось, после смерти Римека?
– О чем у нас разговор? – Лимас начал немного горячиться. – К чему вы клоните?
– Римек стал последним, – задумчиво сказал Шеф. – Последней жертвой в длинном списке погибших. Если память меня не подводит, все началось с девушки, которую застрелили в Веддинге у кинотеатра. Потом был наш человек в Дрездене и серия арестов в Йене. Как десять маленьких негритят. Теперь Пауль, Фирек и Лэндзер – все мертвы. И наконец, Римек. – Он криво усмехнулся. – Мы заплатили слишком дорогую цену. И я подумал, что, быть может, с вас довольно.
– В каком смысле довольно?
– Мне показалось, что вы переутомлены. Перегорели. Выдохлись.
Воцарилось долгое молчание.
– Об этом вам судить, – наконец сказал Лимас.
– Нам всем приходится жить, не имея привязанностей, верно? Хотя это, конечно же, невозможно. Мы строим друг с другом жесткие отношения, хотя на самом деле вовсе не такие уж черствые люди. Я хочу сказать… Человек не может все время жить на холоде; иногда с холода нужно возвращаться… Вы понимаете, о чем я?
Лимас понимал. Он вспомнил длинное шоссе, ведущее из Роттердама, ровную прямую дорогу среди дюн и бредущий по ней поток беженцев; вспомнил, как появился самолет, казавшийся издали совсем крошечным, и как шествие замерло, вглядываясь в него: самолет снижался почти к самым дюнам. Он вспомнил кровавый хаос, бессмысленный кромешный ад, когда бомбы стали падать вдоль дороги.
– Я не могу продолжать разговор намеками, – произнес Лимас. – Что вы хотите мне поручить?
– Хочу, чтобы вы продержались на холоде еще немного.
Лимас промолчал, и Шеф продолжил:
– Вся этика нашей работы, как я ее понимаю, строится на одном фундаментальном принципе. И состоит он в том,
