не знают, – сказал мент, подходя к нам.
Он засунул ручку в папку, в которой делал записи. Заметил меня.
– Ты знала ее?
Я кивнула.
– Подружка, что ли?
У меня потекли слезы.
– Отстань от девки, не видишь, плохо ей, – оборвал другой милиционер. Но его взгляд не выражал ни сочувствия, ни сожаления.
Они все выглядели безразличными, отстраненными. Винить их в этом нельзя – сегодня все думали лишь о том, что жара ушла, значит, и пожары скоро утихнут. Дымовая завеса стала прозрачнее, тоньше, дышалось легче. Горячее дыхание пламени, приносимое из тайги, захлебывалось, утихало, ему оставались считанные дни или часы. Небо без пелены дыма снова стало голубым. Я смотрела на черный полиэтилен и проглядывавшие под ним очертания Веры. Она была последней жертвой, брошенной в пламя. Огонь поглотил ее и отступил. Или он хотел только ее, с самого начала? Я приподняла полиэтилен и взяла Веру за холодную руку, чтобы она знала: я здесь, рядом, не брошу ее, всегда буду с ней.
– Сама сиганула? – спросили у меня над ухом.
Я оглянулась. Милиционеры разговаривали между собой.
– Конечно. Уже десятая за год. У них модно сейчас.
Я хотела сказать, что это невозможно, так не бывает. Вера была такая веселая и так любила жить. И всех вокруг тоже любила: меня, Пашу, мать, всех своих мужчин. Но вдруг я вспомнила ее слова о том, что случится что-то страшное, ее отстраненные, чужие глаза, ее страх и того, кто гнался за ней по заметенным улицам, – и снова заплакала, тяжело всхлипывая и вздрагивая.
Подъехала машина из морга. В детстве нас пугали байками:
– Не будешь спать – приедет черная «буханка» и заберет тебя на тот свет!
Черная «буханка» с красным крестом на капоте. Остальные скорые были белые, они возили живых людей, которые нуждались в помощи. А когда мимо проезжала черная, мы знали – везут мертвого человека.
Машина притормозила возле нас. Водитель и единственный пассажир деловито направились к ментам, те отдали им какие-то бумажки. Потом они подошли к Вере, поддернули под нее черный полиэтилен, перевернули, ловко подняли ее в нем, как в гамаке, и понесли к машине. Я поднялась и смотрела, как они укладывают ее внутри на старую ржавую каталку с ободранными ручками. Водитель сел за руль, второй остался с Верой.
– Подружка твоя? – спросил он с сочувствием.
– Да, – прошептала я.
– Соболезную, – сказал он и захлопнул дверь.
Машина завелась, выпустив облачка серого дыма, развернулась и поехала в сторону морга.
На следующее утро тетя Оля попросила сходить с ней на опознание.
– Сашенька, Сашуля, помоги мне, пожалуйста, – всхлипывала она в трубку.
В городе у них никого не было, жили они всегда вдвоем. В милиции ей сказали, что протокол опознания вчера неверно составил следователь-новичок или что-то вроде того. Тетя Оля плакала в трубку и не могла ничего толком объяснить. Я не хотела видеть Веру с обрезанными волосами,
