с удовольствием бы ухмыльнулся в седые усы, услышав крик своего лучшего ученика.
Мужчина соскочил с заскрипевшего чарпая, наскоро оглядел себя и решил, что похож на жертвенное животное. Украшенного козла, который счастлив в вонючем хлеву над бадьей с отрубями – и будет счастлив вплоть до алтаря и ножа.
Сколько же дней… лет… времени он провел здесь?
Память словно метлой вымело. Одно сверкало и искрилось отчетливостью воспоминаний – жена! Властная красавица-жена, искусная в постели, знающая сотни историй о богах и демонах, историй живых и презабавных, словно рассказчица сама присутствовала при описываемых событиях; жена, нарожавшая счастливому муженьку…
Сколько?
И где они все, эти дети?
Вокруг хижины скачут?!
Шантану чуть не зарычал от бессильной ярости и выскочил наружу.
Никого. Лишь тропинка ведет вглубь леса, и любопытные фазаны-турачи курлычут в кустах, сверкая разноцветьем оперения.
Он кинулся бежать, и тропа сама ложилась под босые ноги хастинапурского принца, облаченного лишь в полоску мочала на чреслах и увядшие гирлянды.
Глухо дребезжал один-единственный браслет на щиколотке.
Остановить хотел?
Женщина стояла по пояс в воде.
Мутной воде Ганги, матери рек, текущей одновременно в трех мирах – но в волне нет-нет да и пробивалась кровавая струйка. Выше по течению, за вереницей крохотных островков, Ганга сливалась с Ямуной, а той было не впервой размывать по дороге красный песчаник предгорий; может быть, именно за цвет воды Ямуну прозвали в честь Князя-в-Красном или… тс-с-с!
Молчим, молчим…
На предплечье правой руки у женщины, прижав к ее плечу покрытую пушком голову, спал младенец. Дитя двух-трех дней от роду. Мальчик. Левую же руку женщина опустила в воду и время от времени двигала ею из стороны в сторону. Словно белье полоскала.
Подвигает, скосится на спящего ребенка – и стоит.
Ждет.
А лицо такое… не бывает таких лиц.
Наконец речная гладь расступилась, как если бы ей приказали, и женщина извлекла наружу еще одного ребенка.
Мальчика.
Мертвого.
За шкирку, будто кутенка от блудливой суки топила.
Брезгливо оглядела, присмотрелась – не дышит ли? – и швырнула на берег.
Маленькое тельце утопленника шмякнулось о песок и по склону сползло в тростники.
Женщина вздохнула, тыльной стороной ладони отерла лоб (рука была абсолютно сухая, даже какая-то пыльная) и принялась за следующее дитя.
Но опустить ребенка в воду ей не дали.
– Стой! – проревело совсем рядом; и в воду Ганги вепрем-подранком, весь в радуге брызг, вломился голый Шантану. Лицо его в этот миг смотрелось совсем старым – и совсем бешеным. Подобное бешенство было свойственно всей Лунной династии, уходящей корнями в глубокую древность:
