стремительно обезлюдел. На скользкой ледяной мостовой остались темными силуэтами убитые и возбуждавшие ужас, хрипло стонущие и орущие раненые. Солдаты помогали их вывозить. Шевцов остановил взгляд на покрытом меловой бледностью, усатом лице коренастого мертвого мужчины:
«Этот безоружный… Шел на заклание за чужие идеи… Должно быть, рабочий или даже мастер… Столичные неплохо зарабатывают. Пожалуй, семья, дети, квартиру снимали не тесную, лечились при заводе, наверняка дети в школе… Чего им не хватало? Политических свобод? Зачем они этому пожилому семейному человеку с устоявшейся жизнью? Зачем ему и его семье эти бесплодные фантазии? Что подтолкнуло его влиться в беззаконную толпу бунтовщиков? И сколько таких было в расстрелянной толпе? Сотни? Тысячи? Это коллективное безумие!»
Подошли понурые солдаты:
– Ваше благородие, дозволите грузить?
– Знаете, кто это?
– Вроде с Путилова здесь были.
– Куда их?
– Из Александровской кареты прислали.
– Забирайте.
Шевцов подал рапорт об увольнении из армии. Штабс-капитан с безучастным лицом принял бумагу и молча отложил в сторону. Поднял глаза и произнес равнодушно:
– Вы свободны, господин подпоручик.
Обдумывая для себя иное поприще, Шевцов медленно возвращался на квартиру.
Вскоре его вызвали в штаб армии. Генерал-майор Георгий Рафаилович Ковалевский по-отечески отчитал молодого Шевцова.
– Мы ведь с вашим батюшкой еще в одном военном училище образовывались. Давние однокашники, так сказать. Потом в русско-турецкую бок о бок сражались. Боевое братство, знаете ли, превыше любви и карьеры. Тем более я самой жизнью отцу вашему обязан. Не будь он комиссован по тяжкому увечью, так и выше меня бы уже поднялся. А я между тем давно за вашим продвижением слежу. У вас большие перспективы, молодой человек. И высокая протекция вам не повредит. Позвольте осведомиться: отчего такое опрометчивое решение?
– Позвольте оставить при себе, господин генерал.
– Нет уж, благоволите объясниться. Ежели не считаете себя более связанными военной дисциплиной, то ответьте, по крайней мере, из уважения к старинному другу вашего батюшки.
– Георгий Рафаилович, вы пользуетесь запрещенными приемами…
– Если угодно. Жду ответа.
– Что ж. Не считаю возможным продолжать службу после убийства гражданских в Санкт-Петербурге.
– Вот как? Замечательный максимализм. А что вам, дозвольте поинтересоваться, известно об этом деле?
– Только то, что видел своими глазами.
– А подоплека вам, конечно, не известна?
– Подоплека не важна. Расстрел есть расстрел. При всем уважении, Георгий Рафаилович.
– И вы пренебрежете присягой?
– Присягал служить Его Величеству и России, верой и правдой. А не выступать
