последствия. Дашенька стремительно начала худеть и из крепенького младенца превратилась в худенькую бледную малышку, с синими веночками, просвечивающими сквозь светлую кожицу, так что бабушкино прозвище «синежилка» закрепилось за ней надолго. И хвори цеплялись одна за другой. То горло болит, а то кашель бьет, так и боролись с болезнями чаями на травах, медом да малиной пока не выросла.
Может, оттого, что сама много терпела и слаба была здоровьем, Даша росла уж такой жалостливой и нежной сердцем, что каждая пташка и козявка была ей другом. И кроме «синежилки» она и еще одно имечко получила и от сестренок, и от подружек: «Плакса». Нашла воробышка в пыли на дороге с открытыми навечно глазками, – сядет и плачет долго и безутешно. Потом хоронить понесет куда-нибудь, щепочку найдет, могилку выроет и цветок наверх холмика положит. Свинью Машку должны резать, тут уж и совсем драма, не только Даша ревет ревом, но и матушка ее вторит, что и в рот не возьмет мяса. Вроде даже и отбили болезную, но семейное предание не доносит точных сведений.
Долго ли – коротко ли, опять Аннушка понесла, – радым-рада, уж очень это трудное и самое главное дело ей было по нраву. Ребеночка вынашивать, ждать-мечтать, каким он будет, и как муж будет рад – опять семья полнится, за стол все садиться будут – надо локти поджимать – вот какая семьища у Гавриила Филиппыча. И свекровь со свекром радуются – плодовитая сношка у них – жена сынки старшего. Но что-то как-то в этот раз не так пошло, не той стороной. И головушка у Нюры кружиться начала, и живот все болит да ноет. А тут и у свекрови, Федосьи Илларионовны, ноги отниматься стали. Начали старики думать, где помощь взять и вспомнили про вдовую сестрицу троюродную Нюрину, которая сынка-десятилетку сама воспитывала. Поехали в село дальнее. Переговорили с нею, договорились месяцев на пять-шесть поселить в «хвигеле», утеплить его и оборудовать, а по окончании срока помочь провизией и дровами.
Работы у Авдотьи было немало, двух хозяек замещать – мальная ли махина. И старалась она и не лентяйничала, но норов у бабы был – не дай господь. Уж такая характерная: и не смолчит, и где надо-не надо встрянет, и всем все обскажет: как все быть должно.
И ко всему сказанному обязательно добавит: «Вот тах-то вот!». Спорить и объяснять было бесполезно. Нюра перемалчивала – у нее задача понятная была, а у свекрови иной раз и терпежу не хватало, так и хотелось иной раз крепенько и внятно сказать, по-простому, без церемониев.
Вопрос разрешился сам собой, как часто и бывает в жизни. Как-то дети играли на заднем дворе, называлось у них – на задах, верховодил, конечно, Авдотьин Никитка. По старшинству и по своему мужескому происхождению он начинал игру, обозначал правила ее и, конечно, выигрывал. И в прятки, и в догонялки, которые назывались у них «Чур меня!», а в этот раз Никитка посулил проигравшему показать что-то.
Ну конечно, маленькая Дашка, как она ни старалась, – перебирала своими худыми ножками не так споро, как большие, и, как обычно, проиграла. Никитка велел всем стоять на месте, а Дашу отвел в сторону, к кустам черемухи, и через минуту она с ревом выбежала оттуда.
