бывало страшновато: как все будет-обойдется. Ручки-ножки целы, закричит сразу, не порвется ли мать?
Все началось быстро: роженица уже знала и когда вдохнуть поглубже и как боль разрывающую в себе спрятать и не выпустить через сцепленные зубы, а тут и повитуха подоспела. Точно вовремя. Проворными движениями и односложными командами организовала все пространство вокруг и Нюру подготовила к главным движениям, а тут уж и головка маленькая показалась, крошечная, прямо как игрушечная. А вот и вся она здесь, деточка, снаружи. Но не кричит, а как спит еще. «Как же разбудить ее?» – думает Нюра сквозь туман полуобморока. Охи, ахи, шлепки легкие, – тихо. Повторяются те же звуки, шлепки погромче, тихо. Тихонечко, как сквозь тряпочку, плач, слабенький, – живая, живая моя деточка!
– Девочка али парень?
– Девчонка, еще одна Гаврилова наследница. Ой, Нюрка, ну ты и мастерица девок рожать, – хохотнула Алтуфьевна. И через минуту заквохтала, – Ох, стойте, бабы, там еще не все у нас. Нюра, давай, еще работай, тута их двое. Надо второму помочь.
Вторая девочка оказалась еще меньше и слабее первой, тоже невеликой, слабенькой, тоже недоношенной. Сколько ни старались, ни оживляли младенчика, никак кричать заставить не могли. «Не жилец, – произнесла свой приговор повитуха, – да и первенькую надо будет в шапке растить, уж больно слаба». Слабы оказались для этой земной жизни обе малюточки, к вечеру того же дня преставилась и младенчик Василиса, а ее уже и заждалась Акулинушка. Вместе в этот свет пришли – вместе и назад воротились к отцу своему небесному.
Двое суток сидела не вставая Аннушка у стола с двумя маленькими гробиками на нем и смотрела – насмотреться не могла на ангельские лица деток своих. Все в белом они были, и лица их белы, красивы уж и точно неземной красотой. На лицах покой и даже вроде как улыбка легкая застыла – не успели помучиться, ангелы. Плакальщиц не звали – шума и криков не перенести было ни матери-отцу, ни дедам, а девчат старших отправили к бабушке, Нюриной матери, где вовсю уже хозяйничала Степушкина жена молодая, Наталья. Она и кормила-поила, и говорить говорила им про смерть и про жизнь вечную, а глаза их испуганные показывали, что не понять детям этого и не поверить пока. (Ничего, поймут со временем, жизнь все разъясняет, хочется нам этого или нет).
На третьи повезли младенчиков хоронить, в той же тишине, которая крика громче. Нюра волосы на себе не рвала, в яму не кидалась; только уже все сделав: помыв поминальную посуду, расставив все стулья по местам, поцеловав головки дочек, приведенных назад домой, – легла и провалилась в беспамятство. Неделю билась в жару и бреду, – опасались, что уйдет вослед, но нет, крестьянские корни удержали на земле.
Придерживаясь за стеночку, слабыми шагами вышла на крыльцо, присела на завалинку, взглянула на небо. Первой подскочила Дашка, прижалась к мамушке, головку на плечо положила. Следом Раиса подошла, с другого боку села, потрогала мать за плечико, погладила, заглянула в лицо. Анфиса подобралась
