бумаги, и, вернувшись, отец ел на кухне. Ну, наверное. Хотя, может, он шел с тарелкой в столовую, чтобы посидеть в одиночестве. Когда приезжали Андреа и девочки, мы, конечно же, ели в столовой. Если с нами была Андреа, Сэнди не только накрывала на стол, но и убирала после всего, тогда как если Андреа не было, мы каждый забирали свою тарелку и относили на кухню. Нам никак это не объяснялось, но мы все понимали, так же как понимали, что воскресным вечером мы с Мэйв и отцом соберемся на кухне в шесть часов, чтобы съесть холодный ужин, который Сэнди оставила нам накануне вечером. Андреа и девочки никогда не ужинали с нами по воскресеньям. Одни в целом доме, мы собирались втроем вокруг маленького кухонного стола и чувствовали себя почти семьей, хотя бы потому, что сидели вместе в крошечном помещении. Насколько большим был Голландский дом, настолько до странного маленькой была кухня. Сэнди сказала мне, это из-за того, что изначально предполагалось, что кухней будут пользоваться только слуги, а те, кто занимались строительством больших домов, саму идею предоставить слугам место, где развернуться, видали в районе крысиной жопки (выражение очень в духе Сэнди). В углу стоял маленький пластиковый столик, за которым Джослин лущила горох или раскатывала тесто для пирога, за ним же Сэнди и Джослин обедали и ужинали. Мэйв всегда бережно его протирала, когда мы заканчивали, и расставляла все по своим местам, потому что считала кухню частной территорией Сэнди и Джослин. То небольшое пространство, что там было, в основном занимала огромная газовая плита с девятью конфорками, шкафом для подогрева посуды и двумя большими духовками, в каждой из которых можно было запечь индейку. Остальная часть дома зимой представляла собой полярную шапку вне зависимости от того, сколько Сэнди подбрасывала дров, а вот в маленькой кухне из-за плиты всегда было тепло. Летом, конечно, все было иначе, но даже летом я предпочитал кухню. Дверь, ведущая к бассейну, всегда была распахнута, и рядом стоял вентилятор, разносивший повсюду дразнящие запахи. Я мог плыть на спине в бассейне под слепящим полуденным солнцем и вдыхать запах вишневого пирога, стоявшего у Джослин в духовке.
В воскресенье, на следующий вечер после того, как дочерей Андреа оставили на наше попечение, я внимательно наблюдал за Мэйв, полагая, что с ней явно что-то не так. Я определял уровень сахара в ее крови, как погоду. Я знал, когда она переставала меня слушать и была в полуобморочном состоянии. Я всегда первым видел, если она потела или бледнела. Сэнди и Джослин тоже это подмечали. Они знали, когда налить ей сока или сделать укол, но отца это каждый раз заставало врасплох. Он всегда смотрел как бы поверх ее головы.
Однако в тот раз дело было не в сахаре. И вот за ужином Мэйв выкинула самую умопомрачительную штуку из тех, которым я когда-либо оказывался свидетелем: очень осторожно, поддевая ложкой картофельный салат, она сказала отцу, что приглядывать за дочерьми Андреа – не наша забота.
С минуту отец просто сидел, дожевывая кусок курятины, который только что отправил в рот.
– У тебя были какие-то другие планы на вечер?
