формировались на основе разных типов «Ньюпоров», «Моран», затем – «Спад» и «Сопвич». С каждым военным годом рос и обновлялся наш воздушный флот. Не скучно, Александр?
– Да что Вы, господин подполковник. А Вы имели какое-то отношение к авиации?
– Да. Одно время служил в разведывательной авиации. А я, раб божий, и штабс-капитан в своё время окончили в Самаре Военно-авиационную школу. Но были зачислены в разные подразделения. Правда, наши судьбы в какой-то степени объединены одной точкой – немецкой пулей в правую руку. Так что, увы, в авиации мы уже не могли служить. Но в армии остались. Я, было получил назначение в Отдел воздушного флота Главного инженерного управления при Военном министерстве, который курировал работу тыловых частей, учебных заведений и занимался материальным обеспечением. Получив отпуск по ранению, уехал на родину жены в Сибирь. А тут как раз началась большевистская заваруха. Так и прикипел к Сибирской армии. Ну, а Сазонтьев подался в артиллерию.
– У Вас богатая биография. Хоть роман пиши.
– Ну, ладно, мой юный друг. Поговорили. Иди к себе, отдохни чуток. Скоро нам предстоит бой.
Они расстались, чтобы, спустя полчаса, встретиться на палубе парохода, когда зацвенькали вокруг пули. На левом берегу отряд белочехов и орудийный расчёт белогвардейцев вступили в схватку с партизанами и остатками красной части. В бинокль хорошо просматривались засевшие на правом берегу за валунами разрозненные бойцы противной стороны. Костовский, обнаружив пулемётное гнездо, выскочил из рубки и дал сигнал батарее на барже. Хлёсткий перестук выстрелов «Максима» сломал его туловище пополам. В ответ меткими выстрелами орудийный расчёт лёгкого горного орудия подавил опасную огневую точку. Но с ними уже не было подполковника Костовского. Его душа ушла в неведомую небесную даль. И впервые за годы службы в армии на глазах Александра Миланюка навернулись крутые слёзы. Собравшись с силами, он поступит так, как ему велел подполковник. Только иллюстрации с картин не сохранил, они были насквозь прошиты пулемётной очередью в клочья. Когда начал снимать с кителя сражённого командира ордена и медали, надпоручик Свиящ обронил:
– Что за причуды, подпоручик?
– Господин надпоручик, я выполняю предсмертную волю подполковника, изложенную им мне в своей каюте накануне этого вот тяжкого события. Он, видимо, чувствовал приближение тяжкой минуты… Вот записка, которую он мне оставил на случай, если моё поведение покажется кому-то из офицеров странным.
Стоявший рядом Сазонтьев бегло просмотрел написанное, и с непередаваемой горечью произнёс:
– Я его знал бравым офицером на фронте. Порядочный был человек, его любили и офицеры и нижние чины. Да, Георгиевский крест всё ж оставь на его груди. Ладно, пойду, отдам приказ, чтобы домину готовили господину подполковнику и утром предадим тело земле. Эх-ма, жизнь наша краткосрочная.
Крепко переживал утрату Костовского молодой офицер Миланюк. Ведь
