на доктора наук? Или на академика?
– На профессорскую дочку.
– Да и профессия не позволит. Помните, в прошлый раз мы уже говорили о призвании? О том, что вам грозит скорый выбор: впервые – и на всю жизнь, и посмертно.
– Готов поспорить, что почти каждый потом сожалеет… вспоминает, какие варианты отбросил, и всё думает: вдруг я ошибся? Но выбор-то давно сделан, и никто не позволит изменить.
– Изменять – грех. Никто никому не позволяет, – заметила она, смеясь. – Хотя если без шуток, то это уж – как жизнь повернётся…
– Вот – тема, над которой я не задумывался, – серьёзно сказал мальчик. – Нет, нет, нам на уроках говорили о верности Родине, об измене Родине… И вот неожиданная неверность – в чём может выразиться?
– Видно, вам так ничего и не объяснили толком, иначе вы сейчас, с первого слова, не затрагивали бы высокие материи. Родина?.. То, что одни называют изменой, для других – честное ей служение. Только, знаете, дорогой юноша, – не здесь, не здесь об этом толковать… Вот в следующий раз встретимся в чьём-нибудь доме (нет, не в том), усядемся в кресла, тогда и продолжим, не наспех… О!.. Как же я сразу не сообразила: ведь вы, наверно, в библиотеку шли? Я угадала?
Она заторопилась, и Митя решил: спугнул.
Не поняв, почему им предстоит увидеться ещё раз, он постеснялся переспросить, а скоро и вовсе забыл о будто бы случайно оброненной фразе, но только они и в самом деле встретились, уже не важно, в какой обстановке, а важно, что эта женщина появилась опять с его отцом и что Митя, наконец догадавшись, что к чему, не знал, как себя вести. Сразу подумав о покойной матери, он огорчился не за неё, он уже плохо помнил мать, а – за отца, который не то что должен был бы помнить лучше, а просто – не забыть никогда. Митя только постарался уверить себя, что всякая симпатия есть вещь преходящая, и, когда вечером остался наедине с отцом и уже никак нельзя было бы промолчать, небрежно бросил шутливым тоном, едва пришлось к слову:
– Смотри, пап, не заведи романа.
Алексей Дмитриевич вполне серьёзно и пространно ответил, что почему бы и нет и что, впрочем, уже завёл.
– И ты можешь мне это говорить? – спокойно поинтересовался Митя.
– Будь это пустяковый эпизод – не мог бы.
– Она, папа, кажется, слишком молода.
– Для меня определённо нет. Но ты прав: так же определённо я для неё слишком стар.
Подумав, что разница в четверть века должна бы одинаково смущать обе стороны, Митя присмотрелся и к своему месту между ними: мать умерла, когда ему было одиннадцать, и на столько же лет была старше него предполагаемая мачеха. Он едва не сказал отцу: «А не закадрить ли мне какую-нибудь её подружку?»
– Что она умеет делать? – задал он свой обычный, о всяком новом человеке, вопрос.
– Люда – художница.
– Ты что, вращаешься в этих кругах? В богеме? Новость для меня.
Алексей Дмитриевич
