хотя и с матерью, но в присутствии постороннего человека, дяди Мити, от которого глупо ждать проку и которому можно безнаказанно делать пакости.
Вдобавок тень Аликова отца пусть и не являлась ночами из-за штор, но призывалась Раисой при малейшей надобности, а часто и вовсе без оной. Погружённый в свои материи, Дмитрий Алексеевич не обращал на это внимания, и только определённо огорчался, когда ему при пасынке пеняли за сделанные, а часто и померещившиеся оговорки или промахи. С этим ещё можно было бы жить да жить вместе, но при условии, что Свешников подладился бы к жене, не просто потакая прихотям, а изменив свои устоявшиеся с годами представления о нравственных ценностях – чего он никак не мог себе позволить.
Ему давно следовало бы облегчить душу, поделившись с кем-нибудь – с другом, Денисом Вечесловым, от которого прежде, кажется, ничего не держал в секрете, или с мачехой, которая о многом догадывалась и сама, – да было неловко; не сделав этого сразу, Дмитрий Алексеевич теперь нарочно медлил, понимая, что запоздалый рассказ выйдет сумбурным и он непременно упустит что-нибудь важное: иные из обид, даже серьёзные, он старался поскорее забывать, так что теперь, доведись ему пожаловаться на семейную жизнь, в памяти не хватило бы примеров. Наверно, их стоило бы вовремя записывать – для себя, чтобы позже, разложив истории по разным полочкам, лучше понять суть. Он задумал такое письмо самому себе после одной из ссор, но (известно, как отходчив русский человек) к нему так и не приступил, отчего и наше повествование до поры обойдётся без пересказа его домашних неприятностей, по крайней мере в настоящем месте, – пока же достаточно знать, что они, какие бы ни были, собранные вместе или поодиночке, пусти их в ход как доводы обвинения, могли бы подействовать лишь единственным образом: разбить нашу пару. Они и подействовали, хотя до законного развода дело всё же не дошло: то ли в те дни супругам было особенно некогда, то ли один из них ленился, да только дело сделалось без лишних эффектов – и световых, и звуковых. Мирно, словно жена собиралась лишь в командировку, Свешников помог ей сложить вещи, усадил после троекратного поцелуя в такси – и потом не позвонил узнать, как она добралась, вообще не хотел бы звонить, подозревая, что по служебному телефону Раисе уже докучает кто-то другой, и не желая служить мишенью для насмешек её сотрудниц. Она и сама объявилась уже через неделю, после чего ввела в обыкновение как ни в чём не бывало болтать с ним о том о сём, но непременно – о постороннем; теперь, когда им нечего стало делить, Дмитрий Алексеевич не возражал. Правда, постепенно, незаметно иссякли и эти звонки – видимо, как раз потому, что делить было нечего. Теперь они почти ничего уже не знали друг о друге. Почти – потому что до обоих всё же доходили кое-какие слухи: до неё – раньше и больше, до Свешникова – с изрядным опозданием и скуднее; он всё-таки прознал, что Раиса скоро завела себе кавалера, причём без надежды на развитие сюжета, – тот был не то полковником,
