вынул револьвер и положил на угол стола.
Холмс захватил с собой длинную тонкую трость, которую положил около себя на постель. Рядом он поставил коробочку спичек и огарок свечки. Потом он потушил лампу, и мы очутились в полной темноте.
Забуду ли я когда-нибудь эти страшные часы бдения во мраке! В отдалении слышался звон церковных часов, отбивавших каждую четверть часа. Какими невыносимо долгими казались мне эти четверти часа! Пробило двенадцать, потом час, два и три, а мы все сидели и ждали, что будет.
Вдруг в отверстии вентиляции блеснул свет и сейчас же исчез, но вслед за ним стал распространяться запах горевшего керосина и разогретого металла. Кто-то в соседней комнате, очевидно, зажег глухой фонарь. Я услышал тихий звук движения, и потом все опять затихло, только запах керосина все усиливался. С полчаса я просидел, напрягая слух. Тут вдруг послышался новый звук, очень тихое шипение, как будто тонкой струйки пара, равномерно выходившей из маленького котелка. В то самое мгновение, как раздался этот звук, Холмс вскочил с постели, поспешно зажег спичку и стал изо всех сил бить тростью по висевшему на стене звоночному шнурку.
– Видите, Ватсон, – кричал он, – видите?
Но я ничего не видел. В ту минуту, как Холмс зажег огонь, я услышал негромкий свист, но внезапный свет ослепил мои усталые глаза и отнял всякую возможность разглядеть то, на что друг мой набросился с такой яростью. Я видел только, что лицо его было смертельно бледно и выражало ужас и отвращение.
Холмс перестал колотить по веревке и смотрел теперь вверх, на вентиляцию. Тут вдруг в ночной тишине раздался самый жуткий крик, который я когда-либо слышал. Он становился все громче и громче, в этом хриплом звуке слышались боль, ужас, гнев, соединенные вместе в один отчаянный человеческий вопль. Говорят, что в деревне и даже еще дальше, в доме пастора, крик этот разбудил спавших жителей. Мы как будто окаменели от ужаса, я смотрел на Холмса, а он на меня, пока последнее эхо этого звука не смолкло в ночной тишине.
– Что это? – спросил я, задыхаясь.
– Это значит, что все кончено, – отвечал Холмс. – Может быть, и к лучшему. Возьмите ваш пистолет, мы войдем в комнату доктора Ройлота.
Он зажег лампу и повел меня по коридору. Постучавшись в дверь два раза и не получив ответа, Холмс повернул ручку и вошел. Я следовал за ним, держа в руке пистолет с взведенным курком.
Нам представилось странное зрелище. На столе стоял полуоткрытый глухой фонарь, и яркий свет падал на железный шкаф, дверца которого была отворена. У стола, на деревянном стуле, сидел доктор Ройлот, одетый в длинный серый халат, из-под которого виднелись его голые ноги, всунутые в турецкие туфли без каблуков. На коленях лежала та самая короткая плетка, которую мы видели в его комнате днем. Подбородок доктора был поднят кверху, а неподвижный, ужасный взгляд широко раскрытых глаз устремлен в потолок. Вокруг его головы была обернута какая-то странная желтая лента, покрытая темными пятнами, и, казалось, плотно облегала ее. Когда мы вошли, Ройлот не обернулся.
– Вот
