покуда.ПОЭТ
Он жил в селеньи горном
в Карпатской стороне.
Писал о горе чёрном,
о лете, о весне.
Текли стихи о боге,
о счастье, о земле.
Легли тома – в итоге —
в поэтовом столе.
Писал он дни и ночки —
талантлив на беду.
Но не «кормили» строчки:
батрачил за еду…
Просил он средств на книги:
прекрасны ведь стихи.
В ответ крутили фиги
чиновные верхи.
(Страна моя такая.
На паперти – и я.
Смирился. Привыкаю,
обиды затая…)
Невзгоды подточили
здоровье паренька.
Нет денег – не лечили:
до жути явь дика.
…Он умер на излёте,
как свет звезды, угас,
томами в переплёте
не осчастливив нас.
Селом похоронили,
воздвигнув бугорок.
На память сохранили
немало ярких строк.
А мать… осиротела:
одна, как перст, в избе.
Такого ли хотела
и сыну, и себе…
Берёт стихи ночами —
читает (боль смотреть)
ослепшими очами.
Мечтает… умереть.
ДОМОВОЙ
Вновь по крышам ночь порхает,
и луна взлетела.
Под бессонницу, вздыхает
домовой без тела.
В даль окошко слуховое
открывает виды.
Стонет призрак, волком воя,
от глухой обиды…
Окон дом прикрыл ресницы:
грёзы облепили.
Стынь могильная струится
меж чердачной пыли.
Сквозняка позволил шалость
ветер из-за леса.
Безысходности усталость
одолела беса.
Тяжки думы домового:
никому не нужен…
Корка хлеба дармового —
весь вчерашний ужин.
Дом большой – деревьев выше.
В нём – жильцы-улитки:
под своею каждый крышей
терпят жизни пытки.
На чердак рукой махнули:
безобиден бука,
пусть живёт себе дедуля,
против – нету звука.
…Забытья мелькнуло время.
Домовой очнулся —
над душой рассвета бремя —
разом в явь вернулся.
Той не вечно ночи длиться,
небеса бледнее.
Свет впустила черепица:
старика виднее…
Стрекотня извне сорочья —
суть схватили мудро:
Домовой он – ночью, ночью,
старый бомж – наутро.
ЖИВАЯ БОЛЬ
Инвалидные коляски
покатили за окном…
Омрачились яви краски.
Душат мысли об одном:
кто те юноша безногий
и старик с ногой одной…
И за что озлились боги
вдруг на судьбы их… Виной
страшной небо прогневили,
или просто рок – страдать…
Прочь
