Спит он дома – пьяный…Клуб – что ад. И кто за них в ответе —
на погибель брошенные дети.
…Вот один, от браги соловея,
оком зло косит на диск-жокея.
Дискотеке смерть он уготовил:
это ж нож не зря весь день готовил.
«Муси-пуси… милый, джага, джага…»
Краток миг до рокового шага.
К пареньку подкравшись в суматохе,
ткнул ножом – «герой»: «Дрожите, лохи!»
Нож – под сердце, не моргнувши глазом.
Онемела дискотека разом…
Кто-то там звонить помчал куда-то,
зная – зря, всё ближе час утраты:
врач в село и днём не проникает.
С кровью жизнь по капле утекает.
Утро. Дождь. И грязь. И нет проезда.
Мальчик умер. А душе – нет места:
над селом рыдает колокольно.
Это ей за здесь живущих… больно.
ХУДОЖНИЦА
Она жила убого,
крутилась как могла.
За труд брала немного.
Картины-«зеркала»
она писала маслом.
Игра цветов, теней…
Но жизнь её угасла
в один из горьких дней.
А дом… разворовали,
до нитки, до холста.
Деляги не зевали.
На людях нет креста.
Талантлива, без спору:
тащили кто что мог…
Недаром ведь так скоро
призвал её сам бог.
Скажу вам по секрету —
я тоже «согрешил»:
овал автопортрета
спасти тайком решил…
Храню на видном месте,
излишне говорить.
Творцы достойны чести,
чтоб их боготворить…
Никто уже не помнит
художницу давно.
От праздности трезвонит
теперь её окно…
Топчу к её могилке
тропу лишь я один.
Хожу молиться пылко,
доживший до седин.
ХУДОЖНИК
Он рисовал свободу
углём на кирпичах.
Он грел на солнце воду:
был плох его очаг.
Он так берёг бумагу —
для лучших из картин…
Ценя весьма отвагу —
он жил в лесу один.
Жил с миром по соседству,
достоинство храня.
Оно – спасенья средство,
учил старик меня.
Художник и мыслитель,
романтик и эстет,
теперь он – небожитель:
его на свете нет…
Со мной его подружка
собака Николя.
Пуста в лесу избушка,
не топтана земля.
А я храню полотна
руки того бомжа,
и говорит свободно
со мной его душа.
БЫВАЕТ
Когда надежда чуть жива,
а радость далека, —
вдвойне печальна голова
юнца и старика.
В унынья приступе с собой
им совладать невмочь.
Готов без удержу любой
из них проплакать
