style="font-size:15px;"> «Эльма! Ребенок! Вы меня неправильно поняли! Пребывание ' еще! Я просто имел в виду …»
Эльма больше не слышала.
«Ну,» подумал он с пожатием плеч, "я могу" не изменить s. Может быть, я недооценил ее самоощущение. Пятнадцать лет! В наши дни девственница считает, что уже может сказать свое слово. И я всегда отношусь к ней как к тринадцати. Да, похоже, тоже так. Маленький, миниатюрный, почти неоперившийся… Но зато хорошее существо! Не особенно красиво, временами немного капризно в пробке, но все же в душе хорошо. Такие верные, большие, сияющие глаза … «Эти глаза были самым красивым в ней. Они почти напоминали глаза Хильдегард Лейтхольд.
Доктор Амброзиус теперь немного рассеянно относился к своей еде. Нахмурившись, он наполнил заостренный стакан цвета морской волны, осушил его залпом и снова налил себе. Чашка казалась единственной вещью, которую он пробовал сегодня. Хотя он был голоден, ему было трудно поднести несколько кусков мяса к губам. Он вообще не трогал хлеб. Видимо, на его разум было тревожное давление. То, что он имел в виду на сегодняшний вечер, казалось, не соответствовало розово-золотой надежде, которая некоторое время была основным содержанием его блаженного существования. Он любил блаженную Хильдегард Лейтхольд всем пылом своего неиспорченного, девственного мужского сердца и имел основания полагать, что он тоже не злился на нее. Тоска безудержно побуждала его объяснять, рекламировать. А теперь было что-то еще, более старое, смертельно серьезное, которое так настойчиво занимало его; то, что лежало далеко от любви и ее мечтаний, и все же нельзя было пренебречь; ибо его слово и его мужская честь были здесь безвозвратно даны; торжественная клятва связала его и святое чувство долга. То, что он сказал Эльме о тяжелобольной пациентке, опоздавшей на прием, было всего лишь предлогом. Да, это был тяжело больной человек; но этот пациент не лежал в постели больного. Тяжело больной была община Глаустедт, страдающий дом, раненная до глубины души.
Не то чтобы доктор Эмброуз сожалел о своей помолвке. Просто ему с трудом приходилось на душе, что начало весны любви совпало с опасностью этих требований. Он ни на секунду не сомневался, что ни при каких обстоятельствах не откажется от доброго дела. Через некоторое время он отодвинул тарелку, снова опорожнил стеклянный стакан и, тяжело дыша, подошел к открытому окну.
Там внизу была оживленная красочная картина. Играющие дети наполнили душистый воздух их громкими возгласами. Летели шары и плясали счастливые ряды колец. Супружеские пары сели на каменные скамейки перед дверью. Девы и юноши бродили, болтали по тротуару или стояли у старого гранитного фонтана, где Святой Георгий убил блуждающего дракона на приземистом основании. В направлении Клоттхаймер Тор многие люди все еще устремлялись наружу, чтобы добраться до Глаустедтер Бюргергартен или лугов долины Гусекер. До вечера было очень влажно. Только сейчас дул легкий восточный ветер.
При виде веселых, красочных групп вниз там, вдруг горечь поднялась в душе молодого врача. Он чувствовал, что это был позор, что человек должен стать настолько хромать в течение долгого
