разбирательства по делу о злонамеренном человеке. Теперь здесь, полностью перед преградами неумолимого Бальтазара Носа! Под председательством этого печально известного трибунала в Глаустедте ни разу не было оправдания, не говоря уже об увольнении.
Большая толпа присоединилась к печальной процессии, некоторые праздные зеваки, которые все еще чувствуют удовлетворение даже там, где несчастья настигают их товарищей, некоторые люди, действительно пострадавшие от этого инцидента. Некоторые, кто был убежден в невиновности арестованных и предавался страху, что та же беда может вскоре поразить их самих, молча вздыхали и тайно восстали против авторитета кровного судьи. Но многие, особенно женщины, произносили самые жестокие ругательства, обвиняли «демона» в бесчисленных проступках и адских уловках и, выражая свой внезапно пробудившийся гнев, действовали хуже, чем самый злой вопрошатель.
Бригитта Ведекинд перестала жаловаться под воздействием этой враждебности. До этого, по ее мнению, у нее были только друзья в ее родном городе. Теперь внезапно [362] они подавили бешеную ненависть. Действительно ли она изменилась за одну ночь? Это изменение сделало ее застывшей. Даже прощальные слова молодой доктора, так освежающе обрушившиеся на ее сердце, уже не действовали. В тусклом, безветренном отчаянии она шла, опустив голову, глаза остекленевшие и выпученные, как будто она уже выходила на Böhlauer Trieb, где Бальтазар Носс устроил костер во имя ландграфа…
Тем временем доктор Амброзиус вернулся в дом, чтобы позаботиться о плотнике и его дочери Эльме. Он нашел их обоих неподвижными в гостиной. Рухлофф, старый подмастерье, осторожно разложил ребенка на мягкой скамейке. Затем она пришла в себя и села, прислонившись к стене, бледная, как простыня, в то время как ее отец, не говоря ни слова, стоял у запачканного деревянного сундука, и его утешительные речи из благих намерений старого подмастерья были так же мало тронуты, как и его слова Эльмы. жалкое равнодушие. Доктор Амвросий слишком рано заметил, что каждое слово здесь было напрасным. Карл Ведекинд знал так же хорошо, как и он сам, что означало арест подозреваемого под властью террора Бальтазара Носса. Он поблагодарил хриплым, беззвучным голосом – коротким, отрывистым – и у него был только один судорожный жест – растопыренные и сжимающие пальцы. Эльма молчала, как могила. Ее пристальный взгляд был устремлен в лицо человека, которого она втайне так страстно обожала, о рабочей силе которого она больше всего подозревала. Но глубокая печаль и беспомощность, которые теперь проявлялись в дружелюбных, самоуверенных и энергичных чертах лица, сразу развеяли все сомнения. Она это хорошо видела, он тоже ничего не мог поделать, несмотря на свои многочисленные связи, огромную популярность, его поистине мужскую храбрость. Это ужасное осознание нанесло ее последней надежде смертельный удар. И боль за единственную мать, которую она любила, перед которой стояла такая ужасная судьба, полностью парализовала ее.
Когда молодой доктор, которого
