с дикой природой, покорить и обуздать её, опоясав хребты и реки железной сетью с новенькими составами…
У меня стала болеть правая нога и спина. Я все чаще садилась или ложилась отдохнуть. Но никому не говорила об этом, да и не задумывалась о серьезности этих болей.
В Новоселово семилетнюю школу закрыли, и нам теперь пришлось ехать учиться в Казачинск – районный центр. Вся наша далекая и близкая родня переселилась из Мунока сюда. Вновь «поставили» сплавленные плотами дома, обзавелись хозяйством. Тетя Груша, тетя Поля и тетя Маруся приходились нам родными тетями. На время учебного года нас с братом взяла к себе жить тетя Маруся. Дом ее стоял, да и стоит сейчас, на острове посередине реки Киренги. На этом острове тогда жило несколько семей. В настоящее время остров застроился, образовались улицы. Приглянулся он жителям. Построен мост, соединяющий остров с поселком. А тогда… У каждого «островитянина» была своя лодка, на которой иногда по несколько раз в день приходилось плавать в «центр». Сначала я боялась сама управлять лодкой, грести веслами. А приходилось переправляться в школу, из школы домой, в магазин и просто погулять по поселку. Со временем я научилась сама плавать на лодке, даже делала это стоя, когда не было волн.
С тетей Марусей жили ее двое детей: Илья, Дина, и дедушка Евгений. Он не был родным отцом моему папе и тете Марусе, но вырастил их и теперь жил у падчерицы. Он говорил мало, а учил всегда действием, практикой.
Ели мы тогда из одной большой миски. Так было принято у всех сибиряков. Это теперь ставят каждому отдельную тарелку. Начинал трапезу старший – деда. Следом за ним тянулись и все остальные со своими ложками. Зачерпывать щи или кашу положено было только со своей стороны. Сначала выхлебывали жидкость в супе, потом только можно было тянуться за мясом. Но первым должен был это делать дед. Он стучал ложкой по краю миски. Это был знак «можно». Мы сначала не знали этих правил. Но, получив несколько раз ложкой от деда в лоб, быстро поняли, что к чему. Много слов он не говорил, а «учил» по-своему, молча. Разговоры за столом тоже наказывались ложкой. Иногда мы выходили из-за стола с огромными шишками. Торопливость в еде тоже не поощрялась. Но и сидеть просто так, когда еда закончилась, было не принято. Все ели молча, без лишних движений, лишних слов.
Сейчас я понимаю, что подобное поведение за столом приучало нас уважать саму процедуру принятия пищи. Был как бы момент торжества еды над человеком. В момент тишины можно просто с благодарностью подумать о том, кто приготовил кушанье и накормил нас. Неторопливость поглощения пищи не рождало жадности, вырабатывало привычку, что лучший кусок положен старшему или самому младшему. То есть отучала от эгоизма. Дед Евгений был среднего роста, худощав, но жилист и крепок. Дома он находился редко, все рыбачил или «ходил в тайгу».
После занятий в школе мы все пятеро: две Дины, Илья и мы с Игорем – моим братом, садились за уроки. В углу передней комнаты стоял стол, застеленный
