Тебе это нужно.
Она даже понятия не имела, насколько нужно.
Эосфор закрыл глаза, обхватывая гриф тонкими длинными и чуть дрожащими пальцами. Он столько не прикасался к музыкальным инструментам, но руки всё помнили. Лукас вырос, «обнимая музыку». Он никогда не забыл бы рояль или гитару, или что-то ещё – до сих пор, пытаясь уснуть долгими ночами, Эосфор опускал веки и вспоминал свои выступления в клубе. Свои занятия с той самой няней.
То, что сейчас вырвалось из его груди, не было похоже на то, что ему помнилось. Лукас бы замолчал, сгорая от стыда, но сейчас ему было всё равно. Пальцы прыгали по тонким струнам, старая знакомая мелодия пружинистым ярким мячиком неслась от стены к стене, освещая обычно серое помещение.
Хлоя молчала, за что Эосфор был ей очень благодарен. Он подумал бы, что не стоит так позориться, пытаясь петь, но не мог остановиться – а девушка слушала и не затыкала его, как санитары в первое время, когда он пытался что-то напевать в ванной или даже в собственной палате. Однажды его избили за то, что он мурлыкал под нос эту песню – с тех пор он больше ни разу не пытался петь в этих стенах.
Харрис чувствовала его дрожь. Она ждала, что ей придётся учить Лукаса тем самым десяти аккордам. Думала, что это их сблизит – Эосфору явно нужен был человек, с которым он мог бы даже просто поговорить. Девушка была готова перекидываться с ним несколькими общими фразами в день, стать ему таким подобием друга, которое только могла бы ему дать, чтобы окружающие ничего не заподозрили. Она была готова выслушивать его во время терапии. Но сейчас он переживал какую-то глубокую личную боль, он пропал в музыке, даже забыв, что рядом кто-то есть.
Хлоя привыкла сопереживать людям, которые испытывают боль. Обычно это помогало им, они словно разделяли её с кем-то и становилось легче нести свой груз. Сейчас, слушая, наверное, самое надрывное исполнение «Somewhere Over the Rainbow»[1], которое ей только доводилось слышать, девушка поняла, что ей придётся собраться с силами, чтобы разделить боль с этим человеком. Лукасу наверняка было, что ей рассказать – и она не будет настаивать на этом так, как настояла на том, чтобы он прикоснулся к струнам укулеле. Теперь уже нужно было попытаться излечить его душу, чтобы он сам потянулся к ней и захотел снять груз со своих плеч. А он не просто этого хотел – он мечтал об этом. Ему и правда хотелось проснуться выше облаков – впервые Харрис напугала эта строчка в песне. Эосфор говорил о вечном покое, а не просто о сказочном мире.
– Очень хорошо, – несмотря на это, тихо сказала Хлоя, когда мелодия стихла и Лукас медленно и тяжело поднял голову, открывая глаза. – Спасибо, Самаэль. Ты молодец. Ты справился, – нервная хватка на грифе инструмента стала более спокойной, мягкой, уверенной. Болезненная дрожь в его руках ослабела. Харрис коснулась его запястья, ненавязчиво – и почувствовала, как Эосфор неосознанно притягивает инструмент к себе. Она поняла – заставлять его сейчас отдать ей гитару будет жестоко. Но ей нужно было идти к другим больным, а в палате должны были включить камеру,
Песня гавайского музыканта Израэля Камакавивооле (гав. Israel Kamakawiwoʻole)
