платка, акцентировала треугольную, сердечком, форму лица – слишком широкого в скулах, слишком остренького к подбородку, милого, робкого, но обыденного и в общем-то некрасивого лица. Причем Мелани и не признавала никаких трюков из женского арсенала соблазнов, которые заставили бы наблюдателя забыть об этой обыденности. Она казалась – и была – естественной, как земля, понятной, как хлеб, и прозрачной, как вода в ключе. Но во всех движениях и манерах этого неброского, малюсенького создания чувствовалось такое громадное внутреннее достоинство, какое нечасто встретишь и в людях много старше ее семнадцати лет.
Платье из дымчатого органди маскировало множеством оборочек, воланов и складочек еще по-детски неразвитое тело, а желтая шляпа с длинными вишневыми завязками придавала золотистое сияние чистой, сливочно-белой коже. Тяжелые подвески свисали золотой бахромой из петелек сетки к самым глазам, прозрачным, как лесное озеро в зимнюю пору, когда сквозь тихую воду видны опавшие листья на дне.
Здороваясь, Мелани улыбнулась застенчиво и сказала, какое чудесное у Скарлетт зеленое платье, а Скарлетт пришлось прилагать усилия, чтобы хоть из простой вежливости выдавить что-то в ответ, – так она рвалась остаться наедине с Эшли. А он как сел, так и сидит до сих пор на низенькой скамеечке у ног Мелани, в стороне от гостей, неспешно с ней разговаривает и улыбается этой своей медлительной, дремотной улыбкой, которая сводит Скарлетт с ума. Но что еще хуже – от этой улыбки заискрились и замерцали глаза у Мелани, и даже Скарлетт вынуждена была признать, что она выглядит… ну, почти хорошенькой. Мелани смотрела на Эшли, и ее будничное личико освещалось внутренним огнем; если правда, что влюбленное сердце может менять облик человека, то именно это сейчас и происходило с Мелани Гамильтон.
Скарлетт старательно отводила глаза в сторону от этой пары, что плохо ей удавалось, и после каждого брошенного вскользь взгляда удваивала веселость, смеялась, шутила довольно рискованно, дразнила кавалеров и встряхивала головой, звеня сережками. Она много раз сказала: «Все вздор и болтовня!» Она заявила, что ни в ком из них нет ни капельки правдивости, и поклялась, что никогда, ни при каких обстоятельствах не верила ни единому слову, произнесенному мужчиной. Но Эшли, кажется, не замечал ее вовсе. Он смотрел только на Мелани, а Мелани смотрела на Эшли, причем с таким выражением, что всем делалось яснее ясного: она вся, целиком принадлежит ему.
Да, Скарлетт была несчастна.
Впрочем, человек со стороны сказал бы, что уж кого-кого, а ее-то обделенной и несчастной никак не назовешь. Она была здесь первой красавицей и центром внимания. Фурор, произведенный среди мужчин, вкупе с сердито-беспомощными взглядами девиц доставил бы ей огромное удовольствие, но – в любое другое время.
Позицию справа от нее прочно захватил Чарлз Гамильтон; расхрабрившись от ее внимания, он не поддавался даже соединенным усилиям близнецов, старавшихся его с этого
