гостю, она чуть опускала веки – уловке этой ее научило зеркало. Самоуверенность позволяла ей говорить, позволяла поворачиваться к нему лицом.
Она вела обычную легкую беседу, какой привыкла занимать заезжих гостей: про буйволов, про ибисов, перемежая свои рассказы жаргонными словечками и цифрами, которых наслушалась от специалистов.
Как вдруг против воли заметила:
– Я, право, надеюсь, ваш друг не обиделся из-за нелепой ошибки Хэролда… из-за нашей общей ошибки.
Даусон улыбнулся своей зыбкой улыбкой:
– Он не из тех, кто ждет от жизни хорошего.
Такого Ивлин не ждала.
– Мне всегда говорили, греки – я имею в виду нынешние греки, а не те, настоящие, – они, в сущности, азиаты, – сказала она.
– Протосингелопулос из настоящих, – возразил Даусон.
Обнаженное ветром солнце воспламенило его бескровное лицо.
– Вам виднее, – сказала Ивлин. – Он ваш друг. Вы давно знакомы?
– Три… да, три с половиной дня.
– Ох, но, право… вы всегда так уверены?
– Всегда, – ответил Даусон.
Теперь она поняла, что сидит он, подавшись вперед и ухватясь за спинку их сиденья, не для того, чтобы им всем быть поближе, а чтобы надежней укрыть свою скрытную душу. Какая отвратная у него тыльная сторона пальцев с этими пучками красноватых волос! Ивлин отвернулась, уставилась на длинную, прямую, наводящую скуку дорогу.
Как ни странно, в доме Бердов Даусон явно почувствовал себя в своей стихии. Если он не слушал Хэролда или не разъезжал с ним, комнаты с толстыми стенами окружали его тишиной, что было под стать его внутренней тишине; их грубые пропорции словно нарочно предназначены были для его топорной фигуры. Когда он бродил по окрестностям, все вокруг словно не замечало чужака, хотя он, казалось, об этом не подозревал, знай топал куда глаза глядят, ведомый лишь собственными мыслями.
Ивлин должна была признать: этот новый Даусон раздражал ее, и она искала в нем какую-нибудь слабость, которая вознаградила бы ее за то, что он не желает быть таким, каким она хотела его видеть. Как у многих заезжих гостей из других стран, его одежда совсем не подходила для здешнего климата. Когда Даусон расстался с пиджаком из синего сержа и стал ходить в несуразной рубашке и сержевых брюках, это не просто насмешило Ивлин. Она обрадовалась, увидав, до чего он здесь неуместен, а значит, уязвим.
Иногда, шагая по извилистым тропинкам в манговой роще или мимо клумб с гвоздиками, он держал под мышкой книгу. Случалось, Ивлин заставала его, некое средоточие полумрака, в комнате с плотно закрытыми ставнями, где он если и не читал, то сидел с открытой книгой.
Наконец, уже не в силах устоять, она взяла у него книгу. Удовлетворить свое любопытство.
– Читая при таком слабом свете, вы погубите глаза, – сказала она почти мягко.
Это был перевод с греческого. Стихи Кавафиса.
– Но
