что на днях хотела приобрести комод и что ее вера в человечество умерла со смертью Сталина. Мелкие ссоры еще недавно непримиримых супостатов растворились в общем народном горе. А звуковая дорожка посылала в эфир мелодию с издевательски оптимистическими словами: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди… вся жизнь впереди, надейся и жди», – звучало, как всегда, из окна на первом этаже.
На фоне песни обитатели двора выглядели карикатурно. И лишь Никитка с Ленькой, по-ребячьи соскучившись друг по другу, до одури гоняли мяч. Подача Леньки завершилась прямым попаданием в «музыкальное» окно. Оттуда выглянула девочка.
– Нельзя поаккуратнее, – грациозно обратилась она к ошалевшему от страха Никитке.
– Конечно, можно, – извиняясь за Никитку, ответил Ленька.
Позже, укладываясь спать, Никитка спросил:
– Бабуль, а ведь раньше на первом этаже никакой Лены не было?
С этого момента, уезжая на далекий север, Никитка увозил с собой часть южного дворика и нежно-грациозный облик Лены.
Дефолт коснулся всех. Кого-то в большей, кого-то в меньшей степени, в зависимости от суммы сбережений. У людей рушились планы, многие были разорены. Жизнь дворика переместилась в очередь сберкасс. Чудовищно сложившаяся ситуация пошла на благо лишь Нельке. Нужда и полный материальный крах вынудили ее вернуться к Женьке. Через два года у них родился мальчик.
– Если можно было назвать его Дефолтом, я бы назвала, – шутила Нелька. Но мальчика нарекли Аликом. Женька мечтал о девочке и нежно называл сына Алькой.
Вместе с дефолтом в дворик ворвался свободный рынок. Для Даши он начался намного раньше. Она уже полгода, открыв визу, ездила в Венгрию и Польшу, привозила оттуда дешевые тряпки и наводняла ими дворик – вместо молока.
Погремушкин, глядя на Дашу, начал тоже приторговывать барахлом и предлагал кольца с сомнительными изумрудами. Шмелев, в свою очередь, глядя на Дашу с Погремушкиным, стал по утрам и вечерам таскать неподъемные тюки, о содержимом которых можно было только догадываться. А жвачки теперь было валом. Она была всюду, поэтому интерес к ней у Леньки с Никиткой вскоре пропал.
Марья Изотовна, глядя на торговое безобразие, брезгливо кричала:
– Спекулянты чертовы! Управы на вас нет!
– Дура! Дура! – отвечал ей шмелевский попугай.
Большие перемены двора сказались и на его музыкальных пристрастиях. В помощь юным не по возрасту, а по опыту трудовой деятельности предпринимателям все чаще и чаще звучала песня: «Мани, мани, мани, мани, мани…блю!…»
Все во дворе шло в ногу со временем.
Никитка уж несколько лет подряд ездил на отдых к бабе Варе самостоятельно. Зов малой родины он ощущал с каждым годом сильнее, потому что ко всем прелестям юга добавилась еще одна – Лена. Что это было за чувство? Чем отличалось ее присутствие от тысяч других в его жизни?
