рассмеялся.
– Я и не претендую, – он положил корпус гитары на бедро. – Дрался с зараженными?
Я дотронулся до царапины, морщась. После долгой обработки антисептиком щека ныла так сильно, что хотелось ударить себя калиткой.
– Ерунда.
– Не скромничай.
– Нет, правда. Было бы о чем рассказывать. Просто показал стайке зараженных, кто король этого города.
– Да неужели?
– Я серьезен.
– А не боишься обратиться? Может, у них и когти ядовитые!
Я цокнул.
– Тогда бояться нужно тебе. Откушу пару пальцев, потом на гитаре не сможешь играть.
– Я убегу быстрее, чем ты с кресла поднимешься! – весело выговорил он и, понизив голос, будто собирается рассказать самый страшный на свете секрет, добавил: – У тебя толстая задница.
– Что? – я смешался. – Ты опять говоришь какую-то чушь.
– Нет, так и есть. Правда-правда.
– Ой, хватит уже. Ты меня раздражаешь.
Однако впервые за долгое время он не злил меня всерьез.
– Давай, – попытался как можно серьезнее сказать я. – Играй. Я упрашиваю тебя весь вечер.
В ответ Алекс недовольно шикнул:
– Две минуты для маэстро, разве я многое прошу?
И начал перебирать струны. Поначалу медленно, привыкая к инструменту, а затем всё быстрее и увереннее.
– Как с велосипедом, – отметил он. – Главное – начать.
Он немного потренировался и принялся за аккорды. Похоже, он и вправду хорошо играл. Стало стыдно за свое неверие – я даже немного покраснел, но Алекс не заметил этого. Он был слишком увлечен игрой, чтобы смотреть на меня.
– Как же там… Начиналось. С ля минора, что ли.
Его пальцы коснулись гитары и вдруг быстро побежали по струнам, стирая в пыль годы тишины. Он будто всю жизнь только этим и занимался.
Возможно ли описать словами всё волшебство музыки? Я уж точно на это не способен, но не могу не попытаться.
Это похоже на синее небо, подернутое серой дымкой и исполосованное белыми лучами солнца. Похоже на закат. Такое же тревожное и восхитительное чувство, когда ты стоишь посреди дороги, а вокруг – пустота. Ты не видишь солнце, но чувствуешь, как оно исчезает в твоих глазах. Еще минута, и опустится сумрак, а потом… Что будет потом понять несложно. Не зря Освальд внес этот пункт в наш свод правил.
"Никогда не выходи на улицу после заката".
Потом – страх и надежда, что-то большее, чем просто слово. Мне судить сложно, ведь я уже много лет не видел заката.
Такой я увидел музыку Алекса. Тревожной, печальной, но завораживающей так сильно, что хотелось следовать за ней, лишь бы услышать последние ноты. Словно ты околдован ею. А еще я вспомнил походы в церковь с отцом. Каждое оттягивание басовой струны, как одна воскресная молитва.
Резко и пронзительно. Витражи в костеле у дома, лик Девы Марии и пьяный голос отца. Я так давно об этом не вспоминал, что почти
