Берната таким голосом, словно учится говорить.
– Заберите ее домой, – повторяет женщина.
– Это мой сын и его жена, – отец Миколая машет на нас.
– Добочинская, – говорит женщина и протягивает ко мне руку.
– Гловацкая, – говорю я и жму руку, и тогда понимаю, что такая же фамилия еще у четырех других людей здесь. Что делает меня их имманентной частью. Впервые думаю о том, что я во что-то вбита, вросла надолго.
– Вы врач? – спрашиваю после паузы.
– Директор. Томек, знаешь, заедь, глянь, что у меня дома, все ли в порядке, и отпиши, – говорит она Томашу, а он кивает. Без выражения.
На некоторое время устанавливается тишина, пустая, но тяжелая, словно лизол и спирт заткнули всем рот и уши, мы стоим без движения, только жена Берната начинает издавать звук, тихо повизгивать, словно маленькая голодная меховая зверушка.
– Он жив? – прерывает тишину Агата.
Директор больницы смотрит на жену Берната, потом на нас и кивает:
– Я должна идти.
– Иди, – позволяет ей Томаш.
Дает мне знак рукой, чтобы я села рядом. Я сажусь.
Семья Гловацких. Кулак, сжатый так долго, что все пальцы вросли во внутреннюю часть ладони. Неважно, что мы попали сюда из-за совершенно чужого мне мужика и чужой женщины, которую я видела всего несколько минут. Неважно, что меня сюда привело, как всегда, мое любопытство, которое я охотно на что-нибудь обменяла бы: например, на умение спать восемь здоровых часов в сутки.
Семья – это как застрять в лифте с совершенно чужими людьми на всю жизнь.
– Его нашли в лесу, если ехать на Купалки, это двенадцать километров отсюда, – говорит Томаш. – Двое пареньков его нашли, таких молодых наркош, чем-то вставленных.
– В нем сейчас килограмм сорок, – говорит вдруг жена Берната. Ее голос – тихий стеклянный скрежет.
Жена Берната продолжает говорить. С трудом. Голос ее заставляет время замедлиться. Слова текут из нее, словно капли с тающей сосульки. С огромным усилием она объясняет, что у ее мужа, которого привез сюда, в больницу, поднятый парнями лесник, анемия, сепсис и обширный инсульт. По всему телу у него следы глубоких воспаленных ран, похоже, что от глубоких царапин, у него выкрошены и сломаны зубы – все, словно он пытался грызть камни. Что эти выкрошенные зубы – в крови и с остатками мяса. Что он тут давно. Что вертолет из Ольштына потому, что его состояние ухудшилось.
– Он стонет, – говорит она наконец. – Стонет, тихо, постоянно, не может перестать.
– Господи боже, – говорит Агата.
– Его кто-то похитил, – вмешивается Миколай. – Его кто-то похитил и удерживал.
– В этом должна разобраться полиция, – говорит Томаш, кивая на семерых парней по другую сторону коридора, которые пока что больше заняты грязью под ногтями. Вдруг Резиновая Стена встает и разворачивается в сторону коридорного проема.
– Он откуда-то сбежал, – говорит
