бухгалтер, или кто-нибудь еще ловил себя на том, что машинально выводит в нужной графе вместо фамилии слово «жуть». А она недобросовестно протирала прокисшей тряпкой серый пластик растрескавшихся столов и даже, когда была крепко выпивши, очень обижалась, заслышав свое прозвище. Словом, гордая была женщина, несмотря на то, что алкоголичка со щербатым оскалом, полулысою головой и жилистыми сиреневыми ножками, сплошь усыпанными яблоками синяков.
Будучи в определенной фазе опьянения, когда утренняя злобливость и нетерпение уже позади, а до стадии остекленевших глаз еще не дошло, Жуть, на потеху всей чебуречной, любила рассказать о себе. И ведь правду говорила, а если и привирала, так совсем чуть-чуть, но бабы хохотали до того, что мука маленькими смерчами поднималась над столами и оседала на их лоснящихся щеках. Уязвленная Жуть вскидывала голову и, скроив на лице амбициозную гримасу, заявляла, что, дескать, она одна здесь не ворует фарш, что лишний раз подчеркивает изысканность ее происхождения и аристократизм натуры. Под общий гогот она удалялась в подсобку, где между цинковых ведер и швабр дошлифовывала свое состояние красным вином. Подобный спектакль повторялся ежедневно, превратившись со временем в своеобразный ритуал, без которого жизнь в чебуречной была бы наверно совсем пресна…
Одна только Дуська относилась к Жути с уважением и даже пересказывала ее болтовню своей квартирной соседке, но и то лишь потому, что сама была из деревни и считалась почти дурочкой, для которой любой мало-мальски грамотный человек практически приравнивался к небожителю. А Жуть, пусть давным-давно, но все-таки была из «культурной» семьи. Да вдобавок хоть и кукловод, но «считай как актриса». Кстати, именно это непонятное полудетское, полуярморочное кукловодство, которым так упоенно хвастала Жуть, более всего и веселило народ в чебуречной; особенно тех, кто видел обвахраченную по углам фотографию, запечатлевшую субтильную блондинку, стоящую на авансцене с марионеткой в руках. Снимок был сделан давно. Еще в те времена, когда ее звали по имени: торжественно Александра, по-мальчишечьи Сашка, но обыкновеннее всего ласково-шепчуще – Шурочка.
Ее воспоминания о прошлом большей частью выцвели, однако отдельные картинки то и дело оживали перед внутренним взором. Они бередили нутро, и укрепляли беспредметную вроде бы тоску – бледную сволочь, которая ежеутренне выходит в караул, подстерегая сожженную водкой душу.
…Шурочка Неделина была одарена всесторонне. Она и рисовала, и энергично била по клавишам, и танцевала ловчее всех самодеятельных актрис. В классе – первая отличница, в компании – безусловная прима, дома – центр внимания, почти что вундеркинд. Такая вот яркая барышня зрела в семье безвестного провинциального актера, все нереализованные амбиции которого сошлись на воспитании единственной дочери.
По мере взросления девочка все отчетливее укреплялась в сознании собственной неординарности, и привычная сонная жизнь городка становилась для нее более и более тягостной. Шурочку угнетало все. Утренний
