потом четыре тысячи жене, она позволила мне трахнуть ее сзади, хотя прежде считала это бесстыдством. А младшая Александра, получив от меня на следующий день оставшиеся четыре тысячи, полчаса читала вслух стихи Александра Блока (он ее любимый поэт), а потом сделала мне минет, хотя раньше стыдилась орального секса. Интересно, а что же они разрешат мне вытворять с собой теперь, когда узнают о двух миллионах долларов?…
Я заканчиваю очередную деталь, поворачиваю голову, и у меня возникает ощущение, как будто мой кот Жуков впился мне когтями в грудь: дипломата нет. Вместо него – какой-то ободранный потертый чемоданчик какашечного цвета. Открываю этот сраный чемоданишко: внутри отвертки, кусачки, мотки провода, лампочки и початый шкалик с водкой. Да это же инвентарь Кузьмича!
– Электрик здесь был? – подскакиваю я к Власову.
– Был минуты три назад.
Как же я его не заметил? Хотя Кузьмича трудно заметить, потому что он – человек-тень. Только Власов и мог его заметить.
– А куда пошел, не знаешь? – допытываюсь я.
– Кто его знает? Он по всему заводу шастает.
Я хватаю чемоданчик электрика и бегу в соседний цех. Там мужики сидят за столом и режутся в домино. В момент моего появления проигравший забирается под стол и начинает кукарекать.
– Кузьмич у вас не появлялся? – выкрикиваю я.
Мужики досчитывают до сорока и только после этого поворачиваются ко мне:
– А кто его знает, может, и появлялся.
Бегу дальше. В следующем цехе рабочие играют в жмурки: один с завязанными глазами бегает за остальными, которые толпой от него удирают, запрыгивая иногда на станки.
– Кузьмича не видели? – кричу я громко, но они меня не слышат.
Наконец в третьем цехе вижу стоящего на коленях самого Кузьмича, он колотит о бетонный пол моим драгоценным дипломатом и матерится.
– Отдай! Мать твою! – выкрикивает он. – Отдай, сука!
Я неторопливо подхожу к электрику, беру из его рук дипломат, вставляю в его кулак ручку чемоданчика и успокоенный иду прочь. И слышу за спиной радостное:
– Вот ты где, родимая!
Обернувшись я вижу, как Кузьмич, сидя на коленях, любовно поглаживает шкалик.
Верно говорит моя мама: пьяница – это мужчина, который никогда не изменяет своей избраннице – бутылке.
Придя в цех, я незаметно засовываю дипломат под станок и присыпаю металлической стружкой. Как я сразу не догадался это сделать? Мог бы не волноваться столько времени понапрасну.
Перед обедом я подметаю цех, но свою кучу стружки под станком, естественно, не трогаю.
А потом мы идем на обед и когда возвращаемся, я заглядываю под свой станок… Твою мать! Под станком – чисто: стружек нет, дипломата тоже и ни единой соринки.
– Кто убирал стружки?! – кричу я.
– Власов,
