я усмехнулся. – Но с этим местом у меня связано множество приятных воспоминаний. – Я вздохнул, и волна грусти окатила меня, как только мысли мои обратились в сторону живописи.
– Ты талантливый, Питер, – внезапно произнес Ридли.
Я поразился, что наш диалог перекатился за две-три реплики – подлинный успех.
– Это мне льстит.
– Думаю, твоя нынешняя работа тебя не вдохновляет. – Он посмотрел мне в глаза, и я заметил в них искорки иронии.
– Мне грех жаловаться. Я очень благодарен за эту работу, Джордж, искренне.
Не мог же я сказать, как она высасывает из меня всю творческую энергию.
– Я понимаю, что это не лучшее место…
– Нет-нет, – перебил я. – Ты мне вообще не обязан помогать. Поэтому я не вправе жаловаться и требовать большего. Ты очень меня выручил, я признателен. Правда. – Я уткнулся в свою тарелку.
– Я рад, что смог хоть как-то помочь.
– Милли с тобой повезло.
– Неужели? – Он нахмурился, я мысленно ругнулся и пожурил себя за несдержанность.
– Она часто улетучивается после ужина, – констатировал я, чтобы сбежать от темы.
– О, среда и пятница – это священные вечера. Я уже молчу о субботе. – Меня радовало, что он расслабился.
– Боюсь представить, что там происходит.
– Не переживай, тебе еще доведется узнать. – Он улыбнулся.
– Да, она уже пыталась вовлечь меня во всю эту вакханалию.
– Этого не избежать, – снова улыбка, да Ридли сегодня щедр на эмоции.
Все-таки мне удалось чего-то да добиться. Несколько одобрительных улыбок и ироничное выражение глаз – даже слишком много для одного вечера. Когда я поднялся к себе после этой беседы, мне не хотелось ровным счетом ничего. Я просто забрался под одеяло с томиком Лондона и бутылкой выдержанного бурбона. Бывают дни, которые просто хочется завершить. Не ярко, не торжественно, а просто сполоснув их бурбоном и словами книжных классиков. Вот так я завершил один из бесчисленных одноцветных дней.
Глава IV
Я не выносил свою жизнь. Знаю, это может звучать патетично, но иной формулировки просто не нахожу. Каждый день напоминал предыдущий, а предыдущий напоминал день до него. Я сходил с ума от бессилия. Более всего меня пугало то, что так будет всегда. Эта вероятность порождала круговерть самых беспощадных мыслей, что сверлили мой мозг по ночам. Я не писал картин. Почему, спросите вы? Да просто потому, что получалась дрянь. Находясь в конторе целыми днями, я вряд ли мог уловить в ее стенах хоть намек на творческое озарение. Я копошился в бумажках, сверял никому не нужные цифры, тщетно убеждая себя, что это временно, что это важный вклад в мое будущее, что я делаю что-то полезное. Н-да, в самообмане я великий мастер.
Когда я возвращался домой, ужинал и мог посвятить некоторое время кистям и краскам, в моей голове рисовалась пустота. Бесцветная
