исчезну».
Глаза Могильщика просохли, но сердце запело песнь воспоминаний, и он сидел неподвижно в глубокой задумчивости несколько часов кряду, размышляя о своей жизни.
Глава 4
Юношеская дерзость. Начало
Шел 1913 год. Чудесным, ясным осенним утром, таким, какое дарит обычно пасмурная в это время года петербуржская погода по особой милости, вдоль липовой аллеи вышагивал задорной поступью студент. То, что он именно студент, было видно по его сюртуку и фуражке, да еще по толстой книжке с мудреным названием, что торчала у него из-под мышки.
Юноша широко улыбнулся, прищурившись, солнышку, по-хулигански пнул кучку опавшей листвы и, засунув руку в карман, вынул оттуда большое красное яблоко. Потерев его о рукав сюртука, смачно откусил огромный сочный кусок, который едва поместился в рот, оттопырив щеку, и довольно что-то промычал себе под нос. Покончив с первым куском, студент так же без церемоний откусил и второй, такой же огромный, но слегка смутился – навстречу ему шли две милейшие дамы, а он с набитым ртом выглядел несколько неприглядно. Разминувшись же с ними, он продолжил смачно хрустеть, пока съедобная часть яблока не закончилась. Юноша повертел в руках огрызок, оглядываясь вокруг и прикидывая, куда бы можно было его выкинуть.
– Да, все съедобное, – не найдя ничего подходящего, пробурчал он себе под нос и зажевал и его, а после, довольный и сытый, потрогал рукой оттопыренный от второго такого же яблока карман сюртука, но решил оставить про запас.
Мечтательная улыбка сияла на лице юноши, когда он свернул в переулок, вид у него был бодрый, хотя он этой ночью почти не спал – только пару часов на рассвете. Все книгу читал, ту, что была у него под мышкой, так хотелось всю прочесть, но не успел, а сегодня надо профессору отдать, ведь завтра он покинет Петербург, и виной тому телеграмма, что лежала у него в правом кармане брюк.
Внезапно среди почти пустынной тихой улочки раздался благовест, такой громкий, что студент от неожиданности вздрогнул, и фуражка чуть не слетела с его головы, когда он, вскинув брови, а за ними и голову, взглянул на колокольню.
«А, ну да, сегодня же праздник, все в церкви. И Матрена Ивановна чай утром не приготовила, убежала спешно, только и сунула два яблока», – подумал юноша.
– Ах, окаянная, – уже вслух выругался он, когда кто-то схватил его за полу сюртука.
– Барин, барин, сымай пальто, – кричала скрюченная старушка, семеня за ним и хватая за одежду.
– Ошалела, что ли, – отмахивался он. – Какой я тебе барин? И вовсе это не пальто. Белены объелась? А ежели бы и пальто было, так чего мне его снимать.
– Барин, барин, сымай пальто, – все не унималась чумазая оборванка.
Студент взглянул на нее внимательнее и уже профессиональным взглядом отметил, что никакая она не старуха, лет ей от силы тридцать, что следует из состояния ее волос и кожи, а старухой кажется из-за уродства, вызванного рахитичным сколиозом, да грязного, рваного
